На стойке регистрации царила тишина. Лишь часы на стене тихо тикали, напоминая: время идёт, и его не остановить. Анна бережно достала из сумочки паспорт, медицинскую карту, соединила их и протянула сотруднице за стеклом. Та мельком взглянула на бумаги, потом на женщину. В её глазах промелькнуло лёгкое беспокойство, но она промолчала и молча записала данные в журнал.
— Родные у вас есть? — спросила она тихо, не поднимая взгляда.
Анна устало вздохнула, как человек, который не раз слышал этот вопрос и столько же отвечал на него.
— У меня была дочь. Но лучше сказать ей, что меня больше нет. Всем так будет спокойнее… и удобнее.
Девушка подняла глаза, поражённая. Хотела возразить, но, увидев лицо Анны, промолчала. В глубине её глаз не было ни боли, ни обиды. Лишь глубочайшая усталость, которую не лечат и с которой не спорят. Её можно лишь пережить.
Когда-то у Анны была другая жизнь — с запахами свежей выпечки, детского смеха и хлопот. Муж погиб в автокатастрофе, когда их дочери, Катеньке, едва исполнилось четыре года. С тех пор Анна оставалась одна — вдова, мать, хозяйка и поддержка. Без помощи и тыла, но с верой, что справится. Ради Кати.
И она справлялась. Работала в школе, проверяла тетради вечерами, стирала и гладила по ночам, лепила вареники и читала сказки по выходным. Катя росла умной, доброй и любимой. Анна никогда не жаловалась. Лишь иногда, по ночам, когда всё замирало, она закрывалась на кухне и позволяла себе немного поплакать. Не от слабости — от одиночества.
Когда Катерина выросла, она вышла замуж, родила сына и переехала в Новосибирск. Сначала звонила каждый вечер. Потом раз в неделю. Потом раз в месяц. А затем… настала тишина. Не было ни ссоры, ни обид. Просто: «Мама, тебе нужно понять… у нас ипотека, работа, дети… совсем некогда. Прости нас. Мы тебя любим, правда. Просто сейчас сложно».
Анна кивала. Она всегда понимала.
Когда стало трудно подниматься по лестнице, она купила трость. Когда начали мучить бессонные ночи, она пошла к врачу и попросила лекарства. Когда настала полная тишина, она купила радио. А когда пришло одиночество, она его просто приняла. Катя иногда присылала немного денег, как раз хватало на лекарства.
В дом престарелых Анна пришла сама. Позвонила, узнала об условиях, собрала вещи. Аккуратно уложила любимый свитер, тёплую шаль, положила альбом с фотографиями. Закрыла за собой дверь, не оглядываясь. На прощанье опустила в почтовый ящик дочери письмо. Без упрёков и претензий.
«Катя, если когда-нибудь приедешь, а меня больше не будет, знай: я не уходила от тебя. Я пошла к себе. Не хочу быть обузой, не хочу, чтобы ты выбирала между совестью и удобством. Так будет проще и тебе, и мне. Люблю тебя. Мама.»
В доме для пожилых Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за цветами, иногда пекла пирожки, если разрешали на кухню. Она не жаловалась, не роптала и не ждала. Но каждый вечер, когда в коридоре гас свет, она открывала шкатулку и доставала фотографию — Катя в детстве, в красном пальто с белыми бантиками.
Анна проводила пальцами по фото, закрывала глаза и шептала:
— Спокойной ночи, моя пташка. Пусть у тебя всё будет хорошо…
И засыпала. С надеждой, что, возможно, где-то, в другом городе, в другой жизни, кто-то всё-таки помнит о ней.
Прошло три года. Катя действительно приехала. Однажды, внезапно. Сжала в руках то письмо, которое так и не смогла открыть тогда. Усталая, растерянная, с глазами, полными вины, она вошла в двери пансионата и спросила: «А Анна Сергеевна… здесь ещё?..»
Медсестра кивнула и привела её в сад. Там, под яблоней, на качелях, спала седая женщина. В руках — фотография. Ветер нежно шевелил её волосы, а на лице было спокойствие.
Катя не удержалась. Упала на колени перед ней и разрыдалась:
— Мама… Прости… Я всё понимаю. Но я так тебя люблю.
Анна не проснулась. Но во сне улыбнулась. Возможно, ей приснилось: маленькая девочка в красном пальто бежит к ней по осенней аллее с криком: «Мамочка!»
Потому что даже если никто не слышит — сердце матери слышит всегда.
