Сестру обожали с пелёнок, а моё появление на свет родители называли «ошибкой первых лет».
Сквозь годы я несла в груди ледяное чувство — будто в родном доме я гостья без приглашения. Меня не прижимали к груди просто так, не расспрашивали о школьных днях, не заступались, когда дразнили. «Ты незапланированная, — повторяла мать за чаем, будто обсуждала погоду. — Мы с отцом даже не думали создавать семью, пока ты не подросла под сердцем». Эти фразы, как ржавые гвозди, годами впивались в душу.
Мне едва исполнилось три, когда в дом принесли свёрток с голубоглазой Яной. С той минуты всё крутилось вокруг сестры: кружевные платьица из ГУМа, немецкие куклы, пирожные с кремом. Ей прощали разбитые вазы и дерзкие слова, а мне достаточно было опоздать на пять минут с прогулки — «Посмотри на сестру! Учись, как себя вести!».
Я научилась жить невидимкой. Сама дралась с обидчиками во дворе школы имени Горького, сама шила себе форму из старых занавесок, сама гасила слёзы под одеялом. Когда в двадцать три я уехала в Краснодар с потрёпанным чемоданом, родители даже не вышли на перрон проводить. Не звонили. Лишь под Новый год отец буркнул в трубку: «Ты там не беременна, надеюсь?».
Сергей появился как весенний дождь в засуху — полюбил мои шершавые от работы руки, тихий смех, привычку зашивать носки. Сыграли свадьбу в деревенской церкви под Воронежем, родили близнецов. Он, потомственный казак, носил меня на руках через лужи, читал Есенина у кроватки с младенцами, брал на смену в пожарную часть — «Чтобы знала, где искать, если что».
Яна же осталась в родительской пятиэтажке на окраине Самары. Меняла кавалеров чаще перчаток — то банкир «слишком пахнет деньгами», то учитель «не по-европейски одевается». Когда отца сразил инсульт, первым делом позвонили мне. Отправляла по 15 тысяч рублей ежемесячно, даже когда Сергея сократили с завода.
И вот она в моей кухне, вертит в пальцах фарфоровую ложку — подарок свёкра с Урала. «Смешные суммы присылаешь, — шипит сестра, разглядывая вышитые занавески. — У тебя же муж машину новую купил! Мы тебя вузом обеспечили, а ты…».
Я молча открыла шкатулку с документами — справку о стипендии, которую отбирали на «лекарства для мамы», фотографию ободранных сапог со школьной линейки. Перевела 50 тысяч, приписав: «Возьмите. Больше не звоните. Выбрала бы сама — не родилась бы вам в тягость».
Простить? Возможно, если б когда-то услышала хоть раз: «Прости, дочка» или «Гордимся тобой». Но они до конца звонили только по двум причинам — День Победы и переводы на карту. А я… я теперь знаю, как пахнут волосы новорождённого, как звенит смех у ёлки, как шепчут «мамочка, я тебя люблю» перед сном. Этого хватит.
