В тот зыбкий мартовский день Ольгу колотило с самого рассвета. Не от утренней прохлады — от глухой ярости. Перед треснувшим зеркалом она застегивала сыну куртку, стиснув зубы. Восьмое марта — женский праздник, который мог бы быть днем покоя, но вместо этого ей снова предстояло ехать к свекрови. А значит — фальшивые улыбки, ядовитые шутки, вечные упреки и это противное чувство вины, которое старуха умела раздувать, как опытный кузнец меха.
— Оль, опять морду воротишь? — ворчал Виктор, застегивая ботинки. — Не вздумай опять ныть про мать.
— А тебе правда неочевидно, почему? — прошипела она. — Она снова будет цепляться, критиковать, рассказывать, как я не так растиру Сережу, и даже не спросит, как я себя чувствую. Хоть бы раз вспомнила, что я с утра до ночи пашу, а вся рутина — на мне.
— Ты же из дому не выходишь, — усмехнулся он.
— Думаешь, работа на удаленке — это валяние в кровати? Или, может, электричество и еда сами в квартиру падают?
Виктор помрачнел. Он не любил, когда Ольга напоминала ему про деньги. Хотя правда была за ней: ее доходы веб-дизайнера втрое перекрывали его зарплату охранника на складе.
— Может, ты сам съездишь? — попыталась она в последний раз.
— Сегодня праздник, Оля. Восьмое марта. Ты не можешь просто забить на мою мать.
Через два часа они уже сидели в тесной однушке Ларисы Петровны в Энгельсе. В углу, на раскладушке, листала глянец Алиса — двадцатилетняя племянница Виктора, сирота, которую свекровь взяла под опеку после гибели родителей. Ольга и Алиса никогда не ладили. И Ольга не могла не замечать, как свекровь явно выделяла девчонку, а не родного внука.
— Мы тут с сестрами посоветовались, — объявила Лариса Петровна за столом. — Квартиру перепишу на Алису. У вас-то своя есть, а ей начинать.
Через пару дней бумаги оформили. С условием, что Алиса вселится только после смерти бабки. Но судьба, как обычно, распорядилась иначе — через месяц Лариса Петровна слегла после инсульта. Выжила, но стала беспомощной, как младенец.
— Переезжаем к маме, — бросил Виктор без обсуждений. — Одна она не справится.
Ольга сглотнула ком злости. Они переехали. Вот только кормежка, мытье, уборка и смена памперсов легли на нее одну. Виктор пропадал на работе, Алиса — на учебе и у парня. А Ольга и работала, и тащила дом, и теперь еще в сиделки записалась.
— Витя, может, Алиса поможет? Квартира же ей теперь, — не выдержала она как-то вечером.
— Она учится, у нее личная жизнь. Не тащить же сюда ее ухажеров. Да и вообще — ты же дома сидишь.
— Дома. Работаю. И все на мне.
— Надоело, да? — усмехнулся он. — Моя мать — а тебе ухаживать. Не бросишь же?
— Твоя мать. Мне она — свекровь. Я не обязана. За моей матерью ты бы точно не стал возиться. Так что нанимай сиделку.
— Ты ей и заплатишь?
— С ее пенсии. Или со своей зарплаты.
— А зачем ты тогда мне? — холодно бросил он. — Иди, проверь, как она.
И вот ночью Ольга лежала, уставившись в потолок. Мысли змеями вились в голове. Он просто пользуется ею. И как женой, и как работницей, и как прислугой. Алиса — наследница — даже не появляется. А она ломает себе спину каждый день.
Утром, пока Виктор был на работе, Ольга собрала вещи. Взяла Сережу за руку и уехала в их старую квартиру. Телефон вырубила. И отправила одно сообщение: *»Надоело быть всем сразу. Удачи.»*
Вечером примчался Виктор, побагровев от злости.
— Возвращайся, или разводимся! — шипел он, сверкая глазами.
— Как скажешь, — спокойно ответила Ольга. — Только теперь я сама подаю. Не обязана я жертвовать собой ради чужой однушки и человека, который ни разу не сказал «спасибо».
— Жаль потом не будет!
— Ох, я уже жалею. Что терпела так долго. А теперь — свобода. Спасибо тебе только за Сережу.
Через месяц брак распался по обоюдному согласию. Виктор не извинился. Ольга больше не звонила.
А через полгода ей рассказали, что Лариса Петровна умерла. И Алиса — та самая любимая племянщица, ради которой все затевалось — вышвырнула дядю за порог, как ненужный хлам.
Жизнь расставила все по местам. И Ольга ни капли не жалела, что ушла вовремя.
