**Маска доброты: правда о свекрови**
Я всегда думала, что моя свекровь, Валентина Степановна, искренне меня любит. Казалось, в ней столько тепла — обнимала, целовала в щёку, ласково звала «доченькой». Но случай раскрыл её истинное лицо — жёсткое, пропитанное презрением.
Мой муж, Дмитрий, служил в армии, и наша жизнь напоминала вечное странствие. Мы кочевали из гарнизона в гарнизон — от тёплых кубанских станиц до суровых архангельских лесов. Его семья жила в Ростове-на-Дону, и встречи были редкими, но душевными. Мы приезжали к ним, они — к нам. Каждый раз я радовалась её приезду, веря, что между нами нет недопонимания.
Когда Валентина Степановна гостила, она сразу брала бразды правления в доме. Варила наваристые щи, скоблила полы до зеркального блеска, переставляла кружки так, как ей нравилось. Меня это слегка смущало, но я списывала на её заботу. Однажды я помыла тарелки после ужина, а через час застала её за тем же. «Пыль с балкона налетела», — отмахнулась она с беззаботной улыбкой. Я промолчала, но в душе защемило. С тех пор она перемывала посуду после меня, будто мои руки оставляли на ней невидимую грязь.
После рождения дочки, Галины, я целиком ушла в хлопоты о ней. Сначала купала в маленькой ванночке, но когда малышка подросла, та отправилась на антресоли нашей съёмной квартиры в Екатеринбурге. Я закидала её старыми коробками с одеждой, пыльными мягкими игрушками — и забыла.
Прошёл год. Наступила сырая уральская осень, и пора было доставать тёплые сапоги. Полезла на антресоли, разгребая хлам, и наткнулась на свёрток из полиэтилена, засунутый в угол. Внутри — стопка писем. Любопытство пересилило, и я развернула одно, потом второе. Адресат — часть, где служил Дмитрий. Писала его мать. Развернула листок — и похолодела.
Валентина Степановна изливала в письмах ненависть. Называла меня неряхой, писала, что её тошнит от моего беспорядка, что ей приходится переделывать всё — от мытья полов до глажки. «Безмозглая неудачница», — так она отзывалась обо мне, напоминая, что я бросила пединститут. Но хуже всего было читать, будто я «прилипла к её сыну, как репей», а Галя — «не его кровь, а нагулянный ребёнок». Каждое слово жгло, как раскалённый гвоздь. Я стояла, дрожа, не веря глазам. Как она могла? Улыбаться мне в лицо, пить со мной чай — и плевать за спиной? А Дмитрий… Он читал это. И хранил. Зачем?
Мир будто рухнул. Хотелось ворваться к мужу с криком, швырнуть ему в лицо эти письма. Но что-то остановило. Скандал мог разрушить всё — наш брак, нашу хрупкую жизнь. Глубоко вдохнула, сунула письма обратно и отнесла на место. Вечером, делая вид, что всё нормально, попросила Дмитрия достать сапоги с антресолей. Он кивнул, даже не заподозрив подвоха. Краем глаза следила, как он копошится там. Вот он отодвинул коробки, потом — шорох пакета. Дмитрий замешкался, быстро сунул свёрток за пазуху и ушёл. Куда? Сжёг? Выбросил? Я так и не узнала.
С того дня я смотрела на свекровь иначе. Её улыбка казалась оскалом, а слова — фальшью. Но я молчала. Ради Гали, ради семьи я играла роль примерной невестки, хотя внутри всё кричало от боли.
