Если бы мне кто-то сказал, что одно слово может разрушить всё: любовь, заботу, мечты и годы близости — я бы рассмеялся в ответ. Но теперь живу с этой правдой, как с незаживающей раной. Потому что в центре этой истории — ребёнок. Наш сын. Её внук. Которого она обожала до беспамятства — до того самого момента, как узнала, что он «не кровный».
Когда мы с Димой поженились, мне было двадцать четыре, ему — двадцать шесть. Молодые, полные надежд. Мечтали о большой семье, хотели двоих детей. Не ждали идеальных условий — снимали квартиру в Нижнем Новгороде, считали каждую копейку, а пиццу заказывали раз в месяц, как праздник. Но мы были счастливы. По-настоящему.
Прошёл месяц, другой, полгода — ничего. Начали обследоваться. У меня всё было в порядке, а у Димы… приговор. Бесплодие. Полное. Обошли все клиники, даже съездили в питерский центр репродукции — везде одно и то же. Он замкнулся. Предлагал развестись, твердил: «Найди себе нормального мужика». Я отмахивалась. Я выбрала не будущего отца своих детей — я выбрала человека, с которым хотела прожить жизнь. Мы решили: ребёнок будет от донора.
Это был непростой путь. Но благодаря врачам — прошли его легко. Нам дали анкеты доноров, и Дима сам выбрал того, кто был на него похож — рост, цвет волос, даже форма бровей. Я ни секунды не сомневалась.
Свекровь, Тамара Васильевна, с самого начала была нашей главной болельщицей. Каждый месяц спрашивала: «Ну что, Оленька, когда уже?» Устроила пир, когда узнала о беременности. Носилась со мной, как с хрустальной вазой — супы, вязаные пинетки, дежурства у кабинета врача. Я даже начала думать, что нам с ней повезло.
Когда родился наш сын — Дима, в честь отца — свекровь чуть не поседела от счастья. Стала бабушкой «на полную ставку». Коляски, конструкторы, книжки — всё, что найдёт в магазине. Даже поругалась с моей матерью из-за того, кто первый возьмёт внука на руки. Потом, конечно, помирились за рюмкой чая. Всё было как в сказке.
О том, что Димочка от донора, знали только мы. Но он был вылитый отец — та же улыбка, те же жесты. Свекровь часто говорила: «Да ты, Димка, весь в отца!» Муж в такие моменты молчал, а я шептала:
— Может, скажем?
Он отвечал: «Не сейчас». Боялся.
Шло время. Сын рос, свекровь продолжала таскать ему подарки, приговаривая: «У меня пока один внук, так что не стесняйтесь — будут и велосипеды, и роботы!» Но это «пока» звучало всё тревожнее.
А потом, когда Диме исполнилось два, она начала намекать на второго:
— Ну когда вы Димочке братика сделаете? А то скучно ему одному! Давай, Оль, я на день рождения подарю ему машинку, а ты — сестрёнку! — смеялась она, но я видела: это не шутка.
Я терпела. До последнего. Пока однажды, когда она пришла «на чай» с очередным плюшевым зайцем и намёками на «продолжение», не взорвалась:
— Тамара Васильевна… Наш сын — от донора. Дима бесплоден. Второго ребёнка у нас не будет.
Тишина. Лицо свекрови будто окаменело. Она посмотрела на меня, на внука, который потянул её за рукав, и… отстранилась. Без слов. Просто встала и ушла.
Я рассказала мужу. Он только вздохнул:
— Ну всё, началось…
Прошла неделя. Свекровь не звонила. Не писала. Дима съездил к ней — вернулся мрачнее тучи. Она говорила о чём угодно — о погоде, о новом сериале, но ни слова о Димочке. Как будто его не существовало. А через месяц мы узнали: она переписала квартиру. Не на внука. На племянницу. Хотя ещё недавно клялась: «Всё будет Димочкино!»
Недавно Диме исполнилось три. Свекровь не пришла. Даже не позвонила. Я еле сдержалась, когда сын спросил:
— Мам, а баба Тома меня больше не любит?
Я не нашла ответа. Муж сейчас винит меня: мол, зря раскрыла правду. Но я не могла больше врать. Молчать, когда меня припирают к стенке.
Остаётся надеяться на одно: что любовь к внуку — даже «не кровному» — всё же пересилит обиду. Что она вернётся. Постучит в дверь. Обнимет его. И спросит, как всегда:
— Ну что, чем сегодня балуется наш Димочка?
Потому что родство — не в генах. А в том, кто держит тебя за руку, когда ты делаешь первые шаги. Надеюсь, она это поймёт… Пока не поздно.
