Вот как я перевезла маму к себе, а через месяц вернула обратно — и теперь все считают меня монстром.
Когда я решила забрать маму из деревни в Москву, мне казалось, что поступаю правильно. Она уже немолода, жила одна в старом доме: печь дымила, зимой колодец замерзал, соседи либо разъехались, либо сами еле справлялись. Я думала, ей будет лучше рядом — в тепле, под присмотром, с нормальной жизнью. Но через месяц я посадила её в машину и отвезла назад. И теперь, похоже, стала изгоем для всех — и для родни, и для знакомых.
— Как ты могла? — твердили мне.
— Это же родная мать! Не кошка, чтоб брать да возвращать!
— Вот твои дети так с тобой поступят — поймёшь, каково!
Я слышала всё: и намёки, и упрёки, и злые шутки за спиной. Кто-то в глаза говорил, кто-то шёпотом, но до меня всё доходило. Карма, молчали они. Одумайся, пока не поздно.
Но никто из них не жил с ней сутки напролёт. Не видел, как моя весёлая, бойкая мама за несколько дней превратилась в чужого человека — плачущего, молчаливого, от еды отказывающегося. Только я это видела.
Сначала казалось, всё наладится. Я выделила ей комнату, купила новые тапочки, халат, развесила её любимые фото, даже перевезла пару цветков из деревни. Хотела, чтобы ей было по-домашнему. Но вместо радости — только холод. Она сидела, будто я притащила её в чужую квартиру, будто я не дочь, а тюремщик. Я кормила, угодить пыталась, звала в душ — хотя в деревне она сама справлялась, бодрая была. А тут словно сломалась.
Через пару дней она взялась переделывать мой быт под себя. Передвинула посуду, переложила специи, в ванной мою косметику переставила. Я терпела, думала — привыкает. Но потом начались слёзы. Каждый вечер. Сначала тихо, потом — в голос. Сидела в кресле и твердила:
— Я здесь чужая… Хозяйкой не быть… Не могу я так…
Я чувствовала себя палачом. Хотя хотела только добра.
— Хочу умереть в своём доме. Где каждый угол знаю. Где стены меня помнят…
Я уговаривала её остаться: говорила, что одной тяжело, что внучка рядом, что всегда помогу. Но хуже становилось с каждым днём. И я поняла: если не верну её — потеряю совсем. Либо с тоски сойдёт с ума, либо сломается безвозвратно.
Собрала вещи, погрузила в машину — и назад. Всю дорогу она молчала. Только когда свернули к её деревне, тихо сказала:
— Спасибо.
Теперь мама звонит почти каждый день. Бодрая, весёлая. Рассказывает, как огурцы посадила, варенье сварила, как к ней соседка Агафья на чай заходит. Я слышу — она счастлива. Одна, но счастлива.
А я? А я теперь «чудовище» для всех. Но знаете что? Не жалею. Потому что иногда любить — значит не держать, а отпустить. Не тащить в свой удобный мир, а дать человеку быть там, где ему хорошо. Не все родители хотят доживать век с детьми. Особенно если у них есть дом, где каждая вещь — часть их жизни.
Если мама снова улыбается — значит, я всё сделала правильно. А остальное… пусть думают, что хотят.
