Мы жили, как в сказке, или это лишь мне так виделось. Теплый дом на окраине Подмосковья, крепкая семья, работа в банке. Ни я, ни родня жены Валентины никогда не вмешивались в наши дела – и причин для этого не было. Дочь Анечка, наша лапочка, светила нам, как солнышко. Всё было хорошо… до того злополучного вечера.
Я торопился домой после смены, шагая через парк, что отделял наш квартал от шумной Москвы. Метель кружила, фонари едва освещали путь, как вдруг из темноты донесся женский крик: «Отстаньте, ради Бога!» Голос был таким отчаянным, что я замер, вглядываясь в снежную пелену. Крик раздался снова, теперь ближе, и я, не раздумывая, рванул туда.
Сквозь снежную завесу я различил силуэты: худенькая девушка, вырывавшаяся из рук здоровяка, который тащил её к полуразрушенной стройке. В её руках дрожал маленький той-терьер. Я кинулся вперед, схватив негодяя за плечо. Он обернулся с бешеной злостью и ударил. Боль пронзила щеку, но я успел увернуться от второго удара и, собрав силы, толкнул его в живот. Он пошатнулся, споткнулся о бордюр и рухнул, ударившись виском об ледяную корку. Девушка, не оглядываясь, скрылась в темноте, прижимая к груди дрожащую собачонку.
Я стоял, тяжело дыша, пытаясь прийти в себя. Нападавший не шевелился. Под светом фонаря я разглядел тёмное пятно, растекающееся по снегу. Меня пронзил холод. Я вызвал «скорую», но уже знал – он мёртв. Врачи лишь подтвердили – смерть. Полиция забрала меня в участок, и вместо дома я оказался за решёткой.
С Валей я увиделся только в суде. Следователь не разрешал свиданий, отмахиваясь, будто от назойливой мухи. Я честно рассказал, как всё было: о крике, о драке, о случайном падении. Та самая девушка даже пришла в суд, но следователям виделся лишь убийца. Самооборона? Нет, статья. Судья вынес приговор: пять лет колонии. Валя, сидевшая в зале, закрыла лицо руками, её трясло от рыданий. Пять лет… целая жизнь. Адвокат выбил смягчение, прокурор не стал настаивать – и я, стиснув зубы, принял свою участь. В камере шептались, что могли дать все десять, так что пять лет казались подарком.
Колония встретила меня серым небом и сырыми бараками. После карантина я ждал писем, ждал свиданий… но Валя так и не приехала. В письмах она писала о быте, об Анечке, но каждый раз находилась причина, почему не может навестить. Я тосковал по дочке, мечтал её обнять – но без матери ребёнка ко мне не пустят. Письма от Вали приходили всё реже, а мои, которые я слал чуть ли не каждый день, словно пропадали в бездне.
А потом мне вручили тот конверт. Я улыбнулся, увидев её знакомый почерк, но с каждой строчкой сердце сжималось всё сильнее. Валя писала о разводе. «Устала, Серёжа. Не могу одна. Встретила человека, который мне помогает. Аня растёт, а что будет через пять лет? Прости». Эти слова обожгли, как раскалённое железо. Я сжал письмо в кулаке, чувствуя, как рушится всё вокруг. Сосед по камере, взглянув на меня, хлопнул по плечу: «Терпи, братан. Выйдешь – разберёшься. Пойдём, чифирнём».
За кружкой крепкого, как горе, чая я едва сдерживал бешенство. Старик-отсиденец, прищурившись, буркнул: «Не кисни, паши. Бери нормы, копай на УДО. Жизнь сама рассудит». Его слова засели в голове. Я вгрызся в работу: выполнял двойные нормы, молчал, терпел. Начальник отряда, видя моё рвение, подал ходатайство о досрочном. Теперь жду суда – и надеюсь.
Что будет дальше? Не знаю. Но одно ясно: я сделаю всё, чтобы вернуть Анечку. Её новый «папа» и Валя, так легко предавшая нашу семью, не отнимут у меня дочь. Пусть судьба бьёт – я выстою. Ради неё…
**Жизнь ломает тех, кто сам позволяет себя сломать. Но если есть, за что бороться, – ты сильнее любых обстоятельств.**
