— Я разрешила сыну с семьёй пожить у меня. А теперь сама ючу по съёмным углам, пока в моей квартире обживается бывшая невестка с новым мужчиной…
На последнем совещании начальник даже не стал скрывать: «Вариантов два — либо ищите новое место, либо молитесь на удачу», — сдавленно произнесла Ульяна, швырнув портфель на диван. — Всё ясно… но где сейчас эту работу взять?
Она вошла в кабинет, сжав зубы. Внутри всё застыло от тяжёлого предчувствия. Компания тонула — это было очевидно, но до последнего верилось: авось, пронесёт. Теперь — приговор. Ульяне работа была нужна как хлеб: двое детей, алименты — копейки, родители — старики, сами еле сводят концы с концами.
Резюме она рассылала пачками, обзванивала знакомых, ночами шерстила сайты. Иногда шутила с коллегами сквозь слёзы: «Теперь на работе думаем только о том, где бы ещё поработать». Кто-то уже устроился, кто-то сдался.
— Если припрет — приходи к нам в супермаркет, — кивнула знакомая из соседнего отдела. — Зарплата сносная, график свободный. Я тебя прикрою.
Раньше такие слова вызвали бы у неё дрожь. Теперь — хоть какая-то соломинка.
Тишину разорвал сдавленный плач. Ульяна обернулась: у окна стояла Нина Семёновна — главбух с тридцатилетним стажем, молчаливая, степенная, никогда не жаловавшаяся.
— Нина Семёновна, что случилось? — Ульяна метнулась к ней. — Из-за сокращений? Да вы же на пенсии, вам бояться нечего. Сейчас чайник поставлю, у меня ещё пирожки есть. Посидим, поговорим.
— Видно, жить мне теперь под забором, — прошептала старушка, сжимая платок.
— Как под забором? У вас же квартира, сын взрослый…
— Квартира-то есть, да не для меня. Теперь я на съёмной. Сорок тысяч в месяц — и это ещё дёшево.
Оказалось, у Нины Семёновны была двушка, приватизированная с сыном ещё в девяностых. После свадьбы пустила молодых к себе, а потом — понеслось. Невестка ждала ребёнка, её прописали, потом — малыша. Свекровь терпела: крики, скандалы, сын ночевал у друзей. Всё списывали на «гормоны» невестки, на «трудный период».
Через год — снова беременность.
— Я сдалась. Ушла, — голос Нины Семёновны дрогнул. — Сняла комнату. Думала — ненадолго.
Но «ненадолго» растянулось на годы. В прошлом году зашла с подарками — а на двери список должников. За её квартиру. Долг — полмиллиона.
— А мы-то при чём? — удивилась невестка. — Квартира ваша, вот и платите!
Сын лишь пожал плечами: «Денег нет». Всё, что было отложено, Нина Семёновна отдала, подписала соглашение — будет выплачивать пять лет.
— Я даже не роптала… — она отвернулась, стиснув платок. — Только звонила. Спрашивала про внуков. Он говорил — всё хорошо. А потом встретила соседку. Она и открыла глаза: сын развёлся. Уже год. А в квартире — невестка с новым мужем. И опять в положении.
— И сын?..
— А он ответил: «У меня теперь другая семья. А там дети. Я их выгнать не могу». Меня — мог.
Теперь Нина Семёновна платит за квартиру, где живут чужие люди. Бывшая невестка с любовником устроились там, как короли, а она — мыкается между работой и съёмной каморкой. Пенсии хватает только на лекарства и аренду. Сбережений — ноль. Помощи — не дождёшься.
— Понимаю, ей некуда идти… но почему я должна скитаться, пока она с сожителем живёт в моём доме? — её голос сорвался. — Почему мой сын даже не заступился?
Ульяна молчала. Что ответить, когда родной ребёнок вычеркивает мать из своей жизни?
— Вы… к адвокату обращались? — осторожно спросила она.
— Какой толк? Она прописана. А дети? Разве суд вышлет мать с малышами? А долг — на мне. Всё по закону.
И в этом — вся боль. Всё «по закону», но против души.
Той ночью Ульяна ворочалась без сна. Перед глазами стояла сгорбленная фигура Нины Семёновны и её шёпот: «Хоть бы дожить как человек».
Где грань, когда семья становится чужими людьми? В какой момент сын решает, что мать — просто старуха, которая «всё стерпит»?
Может, когда перестаём звонить? Когда удобнее верить, что у родителей «всё хорошо», лишь бы не мешали?
Теперь Нина Семёновна платит не только за квартиру. Она расплачивается за доверие. И остаётся главный вопрос:
Что делать, когда мать отдала всё — и осталась одна у разбитого корыта?
