Вот как это звучит по-русски, с тёплой интонацией и всеми нужными изменениями:
Две недели я сидела с внуком, а в ответ — лишь слёзы да упрёки. Невестка заявила, что я всё сделала не по её правилам.
Началось всё поздно вечером. Уже за полночь, когда телефон резко зазвонил. На экране — Сережа. Голос дрожал: «Мама, Леру увезли в больницу — сильные боли, врачи боятся осложнений. Я с ней поеду, а Ванюшку оставить не с кем. Только ты можешь помочь…» Через полчаса сын стоял на пороге с переноской, кучей сумок и полуторагодовалым карапузом. В глазах — страх и надежда. Конечно, я не отказала, хоть с Лерой, его женой, у нас отношения, мягко говоря, не сахар.
С тех пор как родился Ваня, я будто стала лишней в их жизни. Сколько раз предлагала помощь — и с едой, и с ребёнком, и просто дать им отдохнуть — всегда слышала одно: «Спасибо, мы сами». Не лезла. Но сердце ныло — я же бабушка, мне тоже хочется быть рядом. В последний раз видела внука ещё в мае. Потом Лера и вовсе отгородилась. Во время карантина начался полный абсурд: всё обрабатывалось хлоркой, двери открывались ногой, о гостях и речи не шло.
И вот теперь, когда грянул гром, меня всё-таки позвали. Сережа оставил целый склад: баночки, кремы, распорядок дня, сменную одежду и даже этот дурацкий фитбол. «Лера качает Ваню только на мяче, иначе не засыпает», — торопливо объяснил он. Я кивнула, но про себя подумала: «Ну уж нет, без этих выкрутасов обойдёмся. Ребёнок должен спать, а не прыгать». Отправила сына в больницу, позвонила на работу и взяла отпуск за свой счёт. Не впервой — справлялась и не с такими сложностями.
Первая ночь, конечно, была адом. Малыш орал так, что соседи постучали — проверили, всё ли в порядке. Извинилась, объяснила. Пожали плечами, ушли. Но к третьему дню он уже засыпал быстрее. Я гладила его по спинке — ровно, спокойно. Засыпал под мою руку, будто под колыбельную.
Через неделю позвонила Лера. Спросила, чем кормлю, как спит, какой стул, какого цвета пюре. Отвечала терпеливо. Рассказала, что всё в порядке, что он ест мои домашние пюрешки — сама варю, магазинному не доверяю. Она молчала. Не верила, что ребёнок может засыпать без мяча, без всех этих ритуалов.
Прошло две недели. Я жила внуком, отдавала ему всю себя. Руки вспомнили, как держать младенца, сердце билось в такт его дыханию. Устала, конечно. Но была счастлива. Наконец-то почувствовала себя бабушкой.
Когда Леру выписали, я передала Ваню, аккуратно собрала вещи. Ни «спасибо», ни улыбки. Только холодный взгляд и фраза:
— Всё сделано неправильно.
— В каком смысле? — не поняла я.
— Вы сбили режим. Теперь он ночью орет, а от ваших пюре сыпь. Я просила не отступать от инструкций. Почему вы нас не слушали?
Я онемела. Две недели — ни слова, и вдруг такие обвинения. Вместо благодарности — скандал. Больно и обидно. Я же не напрашивалась, я помогала в беде. А в ответ — «всё испортила».
Теперь мне запрещено видеться с внуком. Лера сказала, что я ненадёжная. Ваню вижу только на фото, которые Сережа изредка выкладывает. Он молчит, не вмешивается. И я не лезу. Но внутри — пустота.
Я не виню себя. Сережу растила без фитболов и методичек, и вырос же хорошим человеком. А тут — кормление по секундомеру, сон по графику. Где здесь душа?
Не знаю, кто прав. Знаю одно: я — бабушка, и люблю своего внука. И если однажды они снова позовут на помощь — дверь открою без раздумий. Но этот холод за пазухой останется со мной навсегда.
