Всегда думала — семья крепче камня. Что дети станут опорой, когда силы уйдут. Что дом можно обменять на тепло родных рук. А теперь просыпаюсь на чужих кроватях, не зная, где голова приляжет завтра. Так и живёт теперь бабушка Галя — та самая Галина Петровна, которую весь двор в Рязанской области знал как хозяюшку крепкого дома с резными ставнями. Теперь её приют — чужие кухни, проходные углы и вечный шёпот: не обуза ли я?
Всё началось, когда сыновья — Дмитрий и Игорь — уговорили её продать родные стены. Мол, зачем тебе, мам, одной в деревне пропадать? Годы не те, чтобы и печь топить, и огороды полоть. Поживёшь у нас по очереди — и тебе спокойно, и нам на душе легче. Деньги от продажи поделим: на внуков, на нужды. Что могла сказать старая мать? Согласилась. Хотела быть нужной. Хотела быть рядом.
Соседи Галины Петровны тогда качали головами:
— Не спеши, Галя. Потом не вернёшь. Другого дома не купишь, а у детей — свои заботы, свои порядки. Будешь гостьей, не хозяйкой. Ты ведь простор любила, а в квартирах — клетка.
Но кто их слушал? Дом продали. Деньги поделили. И пошла бабушка Галя с узлами от одного сына к другому. Сегодня — у Дмитрия в питерской однушке, завтра — у Игоря в ленинградской дачке. И так уже четвёртый год.
— У Игоря легче, — призналась она как-то соседке. — Там хоть земля есть, могу цветы полить, картошку посадить. И Алёна, невестка, ласковая. Дети послушные. Комнату мне выделили — маленькую, но с телевизором и даже чайником. Сижу тихо, не мешаю. Пока все на работе — и грядки рыхлю, и бельё развешиваю. Потом в свою каморку — будто мышь в норку.
Думала, там всё лето пробудет, а осенью — к Дмитрию. Но у старшего сына жизнь иная. В его квартире ей достался закуток — между балконом и холодильником. Раскладушка, тумбочка, мешок с пожитками. Ела украдкой, стирала ночью. И всегда чувствовала себя… лишней.
— Жена Дмитрия, Людмила, — шепчет она, — будто я воздуха не заслуживаю. Внучка со мной не говорит. Я ведь по-старому, а она в своих телефонах. Чужая среди своих. На дачу ни разу не позвали. Тенью брожу по квартире. Вечером грею суп на батарее, чтобы не мешать. На кухню выхожу, только когда все спят.
Недавно она простудилась. Говорит:
— Температура, кости ломит. Думала — конец. Врача вызвали, таблетки дали, провалялась три дня. Но страшнее всего — не болезнь. А то, что никто даже чаю не принёс. Лежи, мол, и не кашляй громко.
Соседи спрашивали:
— Галя, а если совсем прихватит? Кто за тобой ухаживать будет? Силы-то не те. А ты всё кочуешь: то к одному, то к другому. Ни дома, ни пристанища.
А она только махнула рукой:
— Что говорить… Ошиблась. Страшно ошиблась. Продала дом — и продала свою волю. Не надо было детей слушать. Хотела как лучше… А теперь и купить не на что. Всё, что есть, — копеечка на похороны. У сыновей своих детей полон рот. Новый дом мне не видать.
Часто бормочет: «Лучше бы в своём доме, хоть и с протекающей крышей. Свои стены, свои правила. А теперь я — старая перелётная птица без гнезда. Живу у одного, потом у другого. Ни двора, ни угла. Только мешки да страх — не вовремя закашляться».
И каждый раз, когда она уходит, соседи крестятся и шепчут: «Хоть бы до лета дотянула, а там — обратно в землю, к своим грядкам. Там ей легче дышать».
Теперь Галина Петровна не ждёт ни любви, ни заботы. Только одного — тихо умереть, чтобы не обременять. Сама сказала сыновьям:
— Когда совсем плохо станет — отдайте в дом престарелых. Там хоть сиделки есть. Вам и без меня хлопот хватает.
Вот так и живёт бабушка Галя — между узлами и календарём. Считает месяцы, гадает, где встретит следующую зиму. Ждёт не приглашения, а снисходительного взгляда — можноИ каждый вечер, засыпая на чужой подушке, она видит во сне свой старый дом — будто он ещё ждёт её у дороги, с тёплым светом в окнах и печью, которая не остыла.
