«Кто такой ребенок без корней? Пустое место. Тень, случайно нашедшая тело.»
— Ты всегда ощущала себя тенью? — тихо спросил Дмитрий, помешивая сахар в кружке на моей просторной кухне.
Я смотрела на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а потом выбросившую, как ненужную тряпку.
Мой первый крик не растрогал её. Все, что осталось — записка на дешевеньком одеяльце: «Прости.» Одно слово. Вся материнская любовь, которой мне не суждено было узнать.
Антонина Ивановна и Николай Петрович, пожилая пара без детей, обнаружили меня ранним ноябрьским утром. Открыв дверь, они увидели плачущий сверток. Им хватило совести не сдать меня в детдом, но не хватило души полюбить.
— Живешь в нашем доме, Дашенька, но помни: ты нам не родная, — твердила мне Антонина Ивановна каждый год в день, когда меня нашли.
Их хрущевка стала моей тюрьмой. Мне выделили место в прихожей на раскладушке. Ела я отдельно, доедая их остывшие объедки. Одежду брали на «блошках» — всегда на вырост. «Носи, дорастешь,» — говорили. Но когда я дорастала — вещи уже превращались в тряпье.
В школе я была изгоем. «Подкидыш», «выблядок» — шептались за спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила в себе всё: гнев, обиду, решимость. Каждый плевок, каждый косой взгляд становились моим топливом.
В тринадцать начала подрабатывать: раздавала флаеры, выгуливала соседских собак. Деньги прятала под оторванной половицей. Однажды Антонина Ивановна их нашла.
— Украла? — спросила она, сжимая помятые купюры. — Понятно, яблоко от яблони…
— Я сама заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати. За еду. За крышу над головой. Пора.
К пятнадцати я работала постоянно. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и картонной коробкой — в ней лежало мое единственное сокровище: фото новорожденной меня, сделанное медсестрой перед тем, как «мать» забрала меня из роддома.
— Она тебя никогда не любила, Даша, — сказала на прощание Антонина Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы не врали.
В общаге я жила с тремя соседками. Питалась дошираком. Училась до изнеможения — только «отлично», только повышенная стипендия. Ночями подрабатывала в круглосуточном магните. Сокурсники смеялись над моей поношенной одежкой. Я их не слышала. Во мне звучало только одно: Я найду её. Я докажу, кого она потеряла.
Нет ничего страшнее ощущения, что ты никому не нужен. Оно въедается в кожу, как заноза, которую не вытащить.
Дима знал мою историю. Знал, как я поднималась. Как рвалась вперед, словно задыхаясь.
— Ты понимаешь, это не принесет тебе облегчения, — как-то сказал он.
— Мне и не нужно облегчение, — ответила я. — Мне нужно поставить точку.
Жизнь порой подкидывает шансы там, где не ждешь. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать маркетинговую стратегию для бренда органической косметики.
Три дня без сна. Вся моя боль, вся жажда признания вылились в этот проект. Когда я защищала работу, в аудитории стояла гробовая тишина.
Через неделю завкафедрой ворвался ко мне:
— Дарья! Вашу презентацию увидели инвесторы из «Аэропорта». Хотят встретиться!
Мне предложили не зарплату, а долю в стартапе. Подписывала, дрожа — терять мне было нечего.
Год спустя стартап взлетел. Моя доля превратилась в сумму, о которой я не смела мечтать. Хватило на первый взнос за квартиру в центре, на инвестиции в новый бизнес.
Жизнь закрутилась вихрем. К двадцати пяти у меня была своя трешка — светлая, просторная. Привезла туда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за порогом.
Но счастья не было. Только пустота.
— У тебя на плечах сидит привидение, — сказал Дима.
Я согласилась. Тогда он предложил помощь. Дима был не просто другом, но и частным детективом. Два года поисков. Сотни тупиков. И наконец — он нашёл её.
Светлана Викторовна Морозова. 47 лет. Разведена. Живет в обшарпанной пятиэтажке на окраине. Подрабатывает уборками. Детей нет. «Детей нет» — эта строчка обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Изможденное лицо. Глаза без огня.
— Она ищет работу, — сказал Дима. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Мы разместили объявление. Дима провел собеседование за моим столом. Я наблюдала через скрытую камеру.
— Опыт работы есть, Светлана Викторовна? — деловито спросил он.
— Да, — она теребила потрескавшиеся пальцы. — И в офисах, и в домах… Стараюсь.
— Работодатель требовательный. Нужен идеальный порядок.
— Я понимаю… Мне очень нужна эта работа…
Голос её был надломлен, спина согнута. Ничего не осталось от былой гордости.
— Вы приняты на испытательный срок, — сказал Дима.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нем лежал её паспорт. Документ человека, давшего мне жизнь и отнявшего любовь.
— Ты действительно хочешь продолжать? — спросил Дима.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она впервые пришла ко мне. С вёдрами и тряпками. Сгорбленная тень прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула холодно, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В глазах читалось лишь отчаяние удержать хоть какую-то работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, протирает зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана стала призраком в моем доме. Почти невидимкой.
Иногда я ловила её взгляд на моих фото: у Кремля, на конференциях, с партнерами. Она всматривалась в мое лицо. И я спрашивала себя: неужели узнает?
Дима ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться не могла.
А потом всё изменилось.
Однажды она задержалась у книжной полки. Взяла в руки мою выпускную фотографию. Я стояла в дверях и видела, как её дрожащие пальцы гладят стекло.
Я подошла.
— Узнаёте? — холодно спроФотография выскользнула из её рук, и в её глазах мелькнуло то самое признание, которого я ждала всю жизнь.
