Тёмные улочки Екатеринбурга молча провожали Ивана домой после изнурительной смены. Ноги несли его автоматически, а в груди клубился тяжёлый ком. Окна их хрущёвки на пятом этаже были тёмными. «Опять задержалась?» — мелькнуло в голове. Иван переступил порог пустой квартиры, и тишина ударила по вискам. Не успел разуться — резкий звонок в дверь. Соседка Лидия Петровна стояла с дрожащими губами: «Иван Сергеевич, вашу Ольгу скорая забрала». Мир поплыл перед глазами. Вся его жизнь — сплошные промахи и упущенные моменты — рухнула за секунду, оставив лишь ледяную пустоту.
Эта мысль ударила его, как обухом, ещё на улице. Он замер, ощущая, как земля уходит из-под ног. «Как же я был слеп?» — прошептал он, и губы сами собой искривились в горькой усмешке. Всё лежало на поверхности, но он упорно не замечал. Дома его ждала Ольга — та самая женщина, которую он когда-то боготворил, но давно перестал замечать. Он представил их обычный вечер: она бросает безразличное «Ты уже здесь?» и уходит на кухню, даже не взглянув. «Будешь есть?» — спросит она равнодушно, и в голосе не дрогнет ни одна нота.
Раньше Ольга готовила с любовью: варила борщи, пекла блины, мариновала грибы. Но в последние годы всё изменилось. Для внуков она всё ещё колдовала у плиты, а для него — еда будто из столовки. Её щи стали безвкусными, словно она варила их из-под палки. Когда терпение лопалось, Иван сам брался за сковородку — жарил яичницу или разогревал пельмени, молча, без претензий. Ольга ела, но ни разу не сказала «спасибо». Её холодность резала по живому, но он молчал, боясь сорваться.
Когда-то Ольга была другой. Её ласковые руки, тёплые слова, тихие вечера у телевизора согревали душу. Она могла прижаться к нему и замернуть, будто делясь последним теплом. Но это осталось в прошлом. Теперь её забота напоминала механический ритуал — как будто отрабатывала повинность. Когда всё пошло наперекосяк? Может, когда Иван прокутил с друзьями её день рождения? Или когда не пришёл в роддом за дочкой, потому что «ну мы же с мужиками отметили»? Он тогда отмахивался: «Да ладно, не маленькая!» Но её глаза — полные немого укора — снились ему годами.
Ольга изменилась. Замкнулась в себе, перестала делиться мыслями. Обижалась на каждое слово, запиралась в спальне, будто бежала от него. Иван злился: «Я что, не могу правду сказать?» Но её молчание било больнее криков. Когда приезжали дети, она преображалась: суетилась, смеялась, сияла. А с ним — снова ледяная стена. «Кого она так разыгрывает?» — недоумевал он. Годы текли, а их брак стал пустой формальностью.
Иван давно завязал с гулянками. Работал на заводе, зарабатывал прилично, на сторону не смотрел. Но Ольге, похоже, было всё равно. Она сама водила «Жигули», крутила дела, ходила в походы с подругами. Почему не ушла? Ради детей? Они давно свои семьи построили. Иван не понимал её. Сначала пытался вникнуть, потом махнул рукой: «Пусть живёт как хочет». Но в глубине души мечтал о простом — чтобы жена встречала с улыбкой, провожала с тревогой. О любви, которая ушла неизвестно куда.
И вот теперь прозрение: она его не любит. Возможно, никогда не любила. Иван вспомнил, как удивлялся — что нашла в нём эта умница, выпускница пединститута? Может, просто время пришло, а он, крепкий парень с квартирой, оказался под рукой? «Знала, что дети в меня пойдут», — горько усмехнулся он про себя.
Он вошёл в тёмный коридор, и тишина давила на уши. «Где она?» — паника сжимала горло. Вдруг — стук в дверь. Соседка, отводя глаза, пробормотала:
— Иван Сергеевич, вашу Ольгу Николаевну увезли… час назад…
Он мчался по ночному городу, захлёбываясь слезами. Впервые в жизни взмолился:
— Боженька, только не забирай её! Как я без неё? Умоляю, дай ещё шанс! Если выживет — всё исправлю, на коленях ползти буду! В церковь, к старцам — только верни!
Но Ольгу он увидел лишь в гробу. В морге объяснили — сердце остановилось по дороге. Мир перевернулся. Неделя прошла как в тумане. Дети, сослуживцы, родня — все говорили что-то, но до него не доходило. В голове стучало одно: «Не успел попросить прощения».
Теперь Иван живёт один. Дети звали в Москву, но он отказался. Часто ходит в старую церквушку у рынка. Там, под тёплым светом лампад, ему чудится — Ольга где-то рядом. Стены, пропитанные вековой молитвой, понимают его боль без слов. Он смотрит на лик Богородицы и шепчет: «Прости, родная». Но в ответ — лишь тихий шелест свечей да собственное эхо.
