Обида длиною в тридцать лет
Мы с моей свекровью, Галиной Петровной, не разговариваем уже тридцать лет. Всё началось с того, что на нашей с Сергеем свадьбе она преподнесла нам мешок гречки и набор старых тарелок. Тогда я была молодой, влюблённой, полной надежд, и этот «подарок» восприняла как пощечину. А теперь Сергей, мой муж, просит меня ухаживать за ней, потому что она прикована к постели. «Лена, — говорит, — это же моя мать, она одна, кто ей поможет?» А я смотрю на него и думаю: «Я не хочу видеть твою мать, Серёжа. После всего, что было, я не обязана». И всё же эта ситуация не даёт мне покоя — я разрываюсь между старой обидой и мыслью, что, возможно, пора перевернуть эту страницу.
Тридцать лет назад, когда мы с Сергеем поженились, я была на вершине счастья. Мы были молоды, денег не было ни гроша, но любовь казалась важнее всего. Свадьба была скромной, в небольшом кафе, но мы с родителями постарались, чтобы всё выглядело достойно. Мои мама с папой подарили нам деньги на мебель, друзья собрали средства на посуду, а вот Галина Петровна… Она вручила нам мешок гречки и шесть потрёпанных тарелок, которые, судя по виду, помнили ещё её молодость. «Это вам в хозяйство», — сказала она с такой улыбкой, будто это корона. Я тогда еле сдержала слёзы. Не из-за жадности, а потому что почувствовала: она меня не уважает. Как будто я для неё — никто, недостойная даже малейшего внимания.
Сергей тогда лишь махнул рукой: «Лена, не принимай близко к сердцу, мама у нас такая, она по-своему проявляет заботу». Но я не смогла это забыть. Галина Петровна с самого начала давала понять, что я ей не нравлюсь. Она вечно критиковала, как я готовлю, как убираюсь, как одеваюсь. «Лена, ты что, щи без капусты варишь? У нас так не принято», — говорила она, стоя у плиты в моём же доме. Каждый её визит превращался в испытание, которое я неизменно проваливала. А после того свадебного «подарка» я просто перестала с ней общаться. Сказала Сергею: «Или она перестаёт лезть в нашу жизнь, или я не хочу её видеть». Он выбрал меня, и мы договорились, что Галина Петровна будет приходить только к нему, без меня. Так и прожили — тридцать лет без единого слова.
За эти годы мы с Сергеем построили свою жизнь. Вырастили двоих детей, купили квартиру, потом дачу. Я работала, вела хозяйство, поддерживала Сергея в трудные моменты. А Галина Петровна жила своей жизнью — в своей хрущёвке, с подругами, с огородом. Сергей навещал её, помогал деньгами, с ремонтом, но я держалась в стороне. И меня это устраивало. Я не чувствовала вины — она сама выбрала эту дорогу, решив, что я не достойна её сына. Но теперь всё изменилось.
Месяц назад Сергей пришёл домой мрачнее ночи. «Лена, — говорит, — мама слегла. Инсульт, она почти не двигается. Врачи говорят, нужен постоянный уход». Я выразила сочувствие, но когда он добавил: «Я хочу, чтобы она жила с нами, и прошу тебя помогать ей», у меня оборвалось сердце. Помогать? Ей? Женщине, которая тридцать лет назад унизила меня перед всеми на свадьбе? Которая ни разу не попросила прощения, даже не попыталась наладить отношения? Я взглянула на Сергея и спросила: «Ты серьёзно? После всего, что она сделала, я должна стать её нянькой?» Он начал уговаривать: она старая, он не может бросить её одну, это его долг. А я? Где мой долг перед собой, перед своей гордостью?
Мы спорили до утра. Сергей твердил, что я должна понять — это его мать, что она не вечна. А я пыталась объяснить, что не могу просто стереть тридцать лет обид. «Ты помнишь, как она называла меня «неряхой» при всех? Как подарила мешок гречки, будто мы нищие? — кричала я. — А теперь я должна принимать её в нашем доме?» Сергей лишь качал головой: «Лена, это было давно. Она больна, ей нужна помощь». Но для меня это не прошлое. Это рана, которая до сих пор болит.
Я поговорила с дочерью, надеясь на поддержку. Но та сказала: «Мам, я понимаю твою боль, но бабушке действительно плохо. Может, стоит попробовать простить?» Простить? Легко говорить. Я не злая, я не желаю Галине Петровне зла, но я не хочу видеть её каждый день, кормить её, ухаживать за ней. Это выше моих сил. Я предложила Сергею нанять сиделку или определить её в хороший пансионат — мы можем себе это позволить. Но он упёрся: «Мама не чужая, она должна быть с семьёй». А я, выходит, чужая? Почему мои чувства никто не учитывает?
Теперь я в тупике. С одной стороны, я вижу, как Сергею тяжело. Он любит мать, и я не хочу ставить его перед выбором. С другой — я не готова пожертвовать своим покоем ради женщины, которая никогда не считала меня своей. Я даже подумала: а что, если согласиться, но с условием, что она извинится? Но потом поняла, что это бессмысленно — лежачая, беспомощная, она вряд ли будет думать об извинениях. А я не хочу быть той, кто давит на слабого.
Пока я решила взять паузу. Сказала Сергею, что мне нужно время. Он кивнул, но я вижу — он обижен. А я… я просто устала. Устала носить в себе эту обиду, устала чувствовать себя виноватой. Может, я и правда слишком злопамятная? Но как забыть тридцать лет пренебрежения? Я не знаю, как поступить. Возможно, время расставит всё по местам. А пока я пытаюсь сохранить хотя бы крупицу мира в душе — ради Сергея, ради нашей семьи. Но одно я знаю точно: Галина Петровна не переступит порог моего дома, пока я сама не буду к этому готова. Если это вообще когда-нибудь случится…
Жизнь учит нас, что обиды — это тяжёлый груз, но иногда прощение — единственный способ освободиться.
