В тихом городке под Калугой, где старые яблоневые сады хранят память о былых временах, моя жизнь в 52 года оказалась отравлена обидой, которую я не в силах забыть. Меня зовут Татьяна, а мать моя — Вера Петровна — своим решением о наследстве разом перечеркнула все мои труды. Всё отдала брату, а теперь вопрошает, отчего я перестала навещать её, помогать и заботиться. Её удивление — будто нож в сердце, а моя горечь — плата за годы верности, которых она не узрела.
**Семья моя, но не для меня**
Я была старшей в семье. Мать одна поднимала нас с братом Дмитрием после того, как отец покинул нас, когда мне едва исполнилось двенадцать. Рано повзрослела: стряпала, убирала, следила за младшим братом, пока мать пропадала на работе. Говорила мне: «Таня, ты моя правая рука». И я гордилась, забывая о своих мечтах. Дмитрий же рос беззаботным — маменькиным сынком, её «сокровищем», которому всё сходило с рук.
Я вышла замуж, родила сына и дочь, но мать никогда не забывала. Когда она хворала, везла её по больницам, покупала лекарства, каждую неделю привозила провизию. Дмитрий, хоть и жил в том же городке, появлялся редко. Женился, завёл сына, но визиты его были пустыми. Я не роптала — думала, так и должно быть: старшая дочь всегда тянет больше. Но мамино решение о наследстве перевернуло всё.
**Удар, от которого не опомниться**
Год назад мать объявила: дом, огород и все сбережения — теперь Дмитриевы. «Он мужчина, ему сына растить, а ты, Таня, и так справишься», — сказала она. Я застыла. Дом, в ремонте которого мои руки, земля, которую я копала, деньги, часть которых отдавала сама, — всё брату. Мне — ни гроша, даже на память. Её слова жгли, будто удар: вся моя жизнь, заботы, жертвы — ничего не стоили.
Пыталась говорить. «Мама, я же всё для тебя… Почему так?» Она отмахнулась: «Не скаредничай, Таня, у тебя семья, а Дима — сын моей крови». Её холод добил меня. Дмитрий, узнав о наследстве, лишь буркнул: «Как мать решила». Не предложил поделить, не вспомнил, сколько я на себе тянула. Их молчаливый сговор стал для меня предательством, которого не прощают.
**Разрыв**
С тех пор к матери не езжу. Не звоню, не привожу еды, не спрашиваю, как здоровье. Дети, Анюта и Вадим, спрашивают: «А бабушка?» Не знаю, как сказать, что бабушка выбрала дядю, а не нас. Муж, Сергей, твердит: «Таня, не гни спину перед теми, кто её не ценит». Но внутри — пусто. В 52 года устала — от работы, от забот, от неблагодарности. Мне тоже нужна опора, но мать этого не видит.
Она звонит, жалуется соседкам, что я «забыла родную мать». «Танька неблагодарная вырастает, я её растила, а она туды-сюды», — шепчут мне в спину. Неблагодарная? Я отдала ей тридцать лет, а она — всё сынку, который забегал раз в месяц. Её удивление — издевка над моей болью. Не в деньжатах дело. В признании. В справедливости. В любви, которой мне не дождаться.
**Последняя капля**
На днях Дмитрий заявился. «Мать плохо, поезжай, помоги», — бросил. Я спросила: «А ты? Тебе же всё досталось». Промолчал, отмахнулся — занят, мол. Тогда я поняла: ничего не изменится. Они оба уверены — я должна ходить за ними, даже после того, как оттолкнули. Не поеду. Пусть Дмитрий, с его домом и рублями, теперь и ухаживает.
Вина гложет — мать стареет. Но переступать через себя не стану. Её решение — не про имущество. Про то, что я ей — не нужна. Не стану притворяться, будто не больно. Дети, муж — вот моя семья. Буду жить для них, а не для тех, кто меня не ценит.
**Правда моя**
Эта исповедь — крик моей души. Вера Петровна, может, и не хотела ранить, но её выбор разрушил всё. Дмитрий, может, и не ведает, как мне больно, но его холод — часть раны. В 52 года хочу жить для себя. Для тех, кто любит. Пусть мать удивляется. Пусть пересуды идут по улицам. Я — Татьяна. И выбираю своё достоинство. Даже если цена — прощание с родной кровью.
