Во сне, странном и нелепом, свекор, как тень из давно забытого спектакля, обратился ко мне повелительным шёпотом.
Когда Тамара Семёновна, свекровь, вышла на балкон подышать апрельским ветром, Борис Николаевич повернул ко мне свое лицо, похожее на старую карту с жёсткими складками. «Люда, — проскрипел он, — разогрей курицу, она остыла, как твой взгляд». Я застыла, будто наткнулась на порог между реальностью и этим сюрреалистическим ужином. Разве я служанка? Хотела крикнуть: «Подойдите к плите сами, если вам так невтерпёж!» — но лишь потянулась к коту Ваське, мурлыкавшему у моих ног, и ответила: «Борис Николаевич, я не кухарка. Разогрейте сами». Он смотрел на меня будто на бунтовщицу, а у меня в груди клокотало, будто самовар перед кипением.
Мы с Денисом, мужем, живём в своей квартире, но каждую субботу — как по заведённому маятнику — приезжаем к его родителям. Тамара Семёновна стряпает так, что хоть святых выноси: её пироги словно вышли из русских сказок. А Борис Николаевич сидит во главе стола, будто медведь на троне, и бурчит редко, но метко. Обычно он ворчал: «Подвинь солонку» или «Убери вилку». Я не обращала внимания — старик, нравы старые. Но в тот вечер он переступил черту.
Мы ели жареную курицу с гречкой, когда Тамара Семёновна вышла за квасом. Васька, их кот-философ, свернулся у меня на коленях, мурча о чём-то своём. И вдруг — словно выстрел в тишине: «Люда, разогрей!» Он смотрел на меня, будто я обязана вскочить, будто в моей крови уже прописано повиновение. А я? Я в своём голубом платье, после восьмичасовой смены, приехала в гости, а не в услужение.
Мой ответ его ошарашил. Он хмыкнул: «Эх, молодёжь, уважать перестали». Уважение? А где уважение ко мне? Я не против помочь, но это был не просьба — а приказ, будто я крепостная.
Тамара Семёновна вернулась, учуяв напряжение: «Что-то случилось?» Борис Николаевич прыгнул вперёд: «Да ничего, Люда строптивая сегодня». Помощь? Разогреть курицу — подвиг? Я сжала зубы: «Тамара Семёновна, я помогаю, но я не прислуга».
По дороге домой Денис, как всегда, заминал конфликт: «Он просто привык, что мама всё делает». Легко ему говорить! Я напомнила: «Я не горничная». Он пообещал «поговорить с отцом», но я знаю — он избегает ссор. «Мама его вразумит», — добавил он.
Теперь я разрываюсь. То хочется в следующий раз сидеть, как истукан, и не шевелиться — пусть сам возится с курицей. Но жалко Тамару Семёновну. То хочется высказать всё: «Борис Николаевич, я вас уважаю, но я не ваша дворовая». Но он ведь обидется.
Подруга Надя посоветовала: «Ответь с шуткой — скажи, что холодильник сам виноват». Шутить? Я ещё слишком зла.
Раньше Борис Николаевич был добрее. Хвалил мои оливье, рассказывал про комсомол. А теперь — будто я должна стать его тенью, как Тамара Семёновна. Но я не она!
Пока решила: буду вежлива, но жёстка. В следующий раз скажу: «Микроволновка там, Борис Николаевич». А если серьёзно — поговорю с Тамарой Семёновной. Она поймёт.
Это их дом. Но я — не их вещь.
А курицу пусть греет сам.
Васька, кстати, единственный, кто здесь меня понимает.
