Сейчас мне семьдесят. Я одна, как пень в поле. Стала обузой для родной дочери.
— Дочка, приезжай вечером, умоляю… Сама не справлюсь…
— Мам, у меня работы по горло! Хватит хныкать. Ладно, заеду.
Я стояла у телефона, сжимая трубку, слёзы катились по щекам. От обиды. От боли. От понимания — для своей единственной дочери я теперь лишняя. Вспомнила, как растила Светлану одна, тянула всё на себе. Никогда ей ни в чём не отказывала. Всё — самое лучшее. Всё — только ради неё. Может, в этом и была моя ошибка. Слишком баловала, слишком любила, слишком верила, что, сделав её счастливой, сама тоже обрету счастье.
Когда Свете было десять, в моей жизни появился мужчина. Впервые за долгие годы я почувствовала себя женщиной. Но Света закатила такую сцену, что пришлось с ним расстаться. Сердце рвалось на части, но я выбрала дочь. Всегда выбирала её. А теперь… теперь мне семьдесят. Я одинока. Болезни одолели, сил почти нет, и единственный человек, на которого надеялась — моя дочь — отмахивается от меня, как от назойливой собаки.
Света замужем уже восемнадцать лет. У неё двое детей, но вижу их редко. Почему? Не знаю. Может, им тоже сказали, что я «надоедаю».
— Мам, ну что опять? — ворвалась в квартиру раздражённая Света.
— Мне уколы назначили… Ты всё-таки медсестра, поможешь?..
— Что, каждый день к тебе мотаться? Ты с ума сошла?
— Света, на улице гололёд, я до поликлиники не дойду…
— Ну тогда плати, раз тебе так надо! За спасибо никто работать не будет!
— У меня нет денег…
— Ну и чудесно! Ищи кого-то другого! — и дверь захлопнулась.
Утром я вышла на два часа раньше — медленно брела по заснеженной дороге, сжимая в руке направление и шепча: «Дойди, только бы дойти…» А слёзы лились сами. От боли. От одиночества. От слов, которые не выкинешь из памяти: «Ты мне в тягость».
У входа в поликлинику ко мне подошла девушка:
— Бабушка, вам плохо? Вы плачете?
— Нет, родная. Это не от боли. Это от жизни…
Она села рядом, выслушала. Я рассказала ей всё. Как ни странно, незнакомке было легче довериться, чем родной кровиночке. Её звали Надя. Как оказалось, жила она в соседнем подъезде. С того дня заходила всё чаще. Мы сдружились. Приносила продукты, помогала с лекарствами. Просто слушала.
На день рождения Надя пришла одна. Света даже не позвонила.
— Я не могла не прийти, — сказала Надя. — Вы так похожи на мою маму. С вами тепло…
И тогда я поняла: чужой человек дал мне больше, чем та, которую растила, отдавая всю душу.
Мы стали как родные. Надя брала меня на дачу, встречали праздники, ездили в лес. И я приняла тяжёлое, но честное решение — переписала квартиру на неё. Она отнекивалась: «Мне ничего не надо». Но я настояла. Не ради денег она была рядом — это ясно. Она просто оставалась. Когда другие отвернулись.
Потом я переехала к ней — одной стало трудно. Квартиру продали, чтобы Света не затеяла суды. И забыли. Но ненадолго.
Год спустя Света объявилась. Злая. Чёрствая.
— Квартиру чужой отдала! Осрамила меня перед роднёй! Должна была оставить мне! Лучше б померла!
Надин муж выпроводил её, даже кричать не дал.
Вот так. Чужие стали ближе родных. Надя — теперь моя дочь. А та, что под сердцем носила, — предала. Когда стало трудно — отвернулась. Потому что некогда. Потому что я «мешаю». Потому что материнская любовь — не капитал. Не актив. Просто чувство. А чувства сейчас — никому не нужны.
