Мы с мужем отказывали себе во всём, лишь бы нашим дочкам жилось хорошо. Разве я заслужила такое холодное равнодушие от родных детей?
Когда дочери выросли, мы с покойным мужем, Виктором Петровичем, наконец вздохнули свободнее. Думали — теперь заживём, станет хоть чуть полегче. Но лёгкости не случилось — одна тягость сменилась другой. Всё детство девочек прошло в лишениях. Мы трудились на заводе: я — укладчицей, он — слесарем. Зарплаты едва хватало на хлеб да одежонку.
Я помню, как ликовала, когда удавалось купить им что-то приличное, чтобы не хуже, чем у соседских ребятишек. Не ездили на юга, не меняли обветшалую мебель, носили стоптанные ботинки — лишь бы у них было всё. Учились в обычной школе, но выглядели, словно барские дочки. И мы этим гордились. Я верила, что однажды они поймут, сколько в нас было терпения и любви.
Когда поступили в институт, расходы только выросли. Надо было платить за общагу, собирать посылки с провизией. Мы снова туже затянули пояса. Я перебирала мелочь по карманам старых пальто, чтобы отправить им лишнюю тысячу. Жили одной мыслью — лишь бы им было легче.
Обе выскочили замуж, почти друг за дружкой. Сначала — радость, но вскоре объявили, что ждут детей. Сперва я разрыдалась от счастья, а потом — от ужаса. Кто будет нянчиться с малышами, когда декрет закончится? Дочери в один голос: «Дети ещё маленькие, в садик рано». И попросили меня, бабушку, помочь.
Я к тому времени уже на пенсии, но подрабатывала уборщицей в поликлинике. Посовещались с Виктором Петровичем — он сказал, что будет тянуть лямку один, а я займусь внучатами. Так началась новая жизнь: кашки, пелёнки, бессонные ночи, сопливые носы, бесконечные «Маша и Медведь» — всё по новой.
Прошло несколько лет. Зятья раскрутили свой бизнес, зажили припевающе. Мы радовались — семья ведь, всё общее. А то, что иногда приходилось «подкинуть на хлеб» — ну что ж, привыкли.
А потом случилось непоправимое. Мой Витя ушёл на смену и не вернулся. Инфаркт. Прямо у проходной. «Скорая» примчалась быстро, но сердце не выдержало. Моя опора, мой самый родной — ушёл навсегда. Прожили вместе 42 года. Без него мир стал серым и пустым.
Дочери, конечно, поплакали. Постояли у гроба. А потом забрали детей и сказали:
— Мам, спасибо, что помогала. Теперь внуки в садик — ты можешь отдохнуть.
И я осталась одна. В квартире воцарилась мёртвая тишина. Ни шагов Вити, ни его голоса, ни детского смеха. И стало ясно: на одну пенсию не выжить. Коммуналка, еда, таблетки — всё неподъёмно. На лекарства не хватало. Молчала. Терпела. Но однажды, когда они заглянули, проронила:
— Девочки, если б помогли хоть немного с квартплатой, могла бы купить себе таблетки…
Старшая сразу отрезала:
— Мам, ну что ты! У нас самих ни копейки лишней!
Младшая упёрлась в телефон, будто не слышала. А потом они перестали приезжать. Перестали звонить. Словно я виновата, что осмелилась попросить.
И вот сижу, думаю — неужели заслужила это? Неужели можно так забыть тех, кто положил за тебя всю жизнь? Неужели моя старость должна быть такой — нищей, больной, в одиночестве?
Всё ещё верю, что очнутся, что не всё в их сердцах умерло. Но каждый день без них — как нож в грудь. Неужели ради этого мы с мужем жили, надрывались, отказывали себе во всём? Неужели любовь и благодарность стоят так мало?
