В тихом уральском городке, где снежные зимы напоминают о вечности, а семейные тайны хранятся за печными заслонками, моя жизнь едва не разлетелась вдребезги. Я, Татьяна Морозова, прожила с мужем Павлом без малого два десятка лет, вырастила дочь Веру и свято верила в крепость нашего союза. Но тот вечер, когда Павел, только переступив порог, заговорил о разводе, чуть не стал последним для нашей семьи. Лишь материнский совет, данный когда-то на печи в дедовской избе, удержал меня от отчаянных шагов и помог вернуть то, что мы с дочерью готовы были потерять.
Началась наша история в далёком 1999-м, когда мы с Павлом, ещё совсем зелёными, гуляли по заснеженному парку, мечтая о будущем. Дочка Вера, свет наших очей, родилась через год после свадьбы. Жили мы небогато, но дружно — в двух комнатах хрущёвки, доставшейся мне от бабушки. Павел же, вечно недовольный скромным достатком, мечтал о деньгах и роскоши. Когда ему подвернулся контракт в Германии, он ухватился за эту возможность, как за соломинку.
Мое сердце ныло от предчувствия беды. Но в нашем доме последнее слово всегда оставалось за мужем. «Поеду в Германию — заработаем на квартиру, — говорил он, затягиваясь «Беломором». — Вере скоро замуж выходить, приданое нужно. Да и «Жигули» наши дышат на ладан». Я, стиснув зубы, согласилась, хотя внутри всё сжималось от страха.
Первые месяцы прошли в сладких иллюзиях. Мы звонили друг друга через день, Павел скучал, говорил нежности. Но к шестому месяцу что-то надломилось. Звонки становились короче, голос — холоднее. Он то и дело отмахивался: «Дела, Тань, некогда». А я, лежа ночью на кухне, курила «Приму» за «Примой» и гадала — неужели семнадцать лет жизни стоили меньше, чем какие-то марки?
Прошло два года. Павел звонил всё реже — раз в квартал, не чаще. Я допивала вечерний чай и понимала — там, за границей, у него появилась другая. Сердце ныло, как старый полоз у розвальней. Хотелось позвонить, соврать, что умираю, лишь бы он вернулся. Но судьба распорядилась иначе — он сам объявил о своём приезде. И в голосе его я услышала недоброе.
Встречать его я позвала мать — старую сибирскую казачку. Она, не глядя, выдала: «Держись, дочь. Если скажет про развод — не верь. Докажи, что твоя любовь крепче всех заграничных соблазнов». Эти слова стали моей броней, когда Павел, не сняв даже валенок, выпалил: «Тань, разводимся. В Мюнхене у меня женщина. Мы хотим пожениться».
Мир пошатнулся, но мамины слова звенели в ушах. «Не верю», — твёрдо сказала я, глядя в его побелевшие глаза. Павел даже рот открыл от удивления. «Чему не веришь?» — пробормотал он. «Что ты мог променять семью на какую-то немку, — выдохнула я. — Не такой ты человек, Павел Иванович. Не мог ты предать Веру, наш дом, наши годы».
Слова попали в цель. Муж отступил, пробормотал что-то о том, что «нужно подумать», и ушёл на кухню. Первый раунд остался за мной. Вытерев слёзы фартуком, я поняла — впереди битва. Никаких упрёков, никаких истерик. Только разговоры о будущем, о том, как Вера в университет поступает, как мы мечтали о новом доме у реки. Я напоминала ему, кто мы друг для друга.
Мы съездили на Байкал — на новенькой «Ниве», купленной на его немецкие деньги. Я водила его по знакомым местам, кормила его любимыми пирогами с калиной. Постепенно лёд в его сердце таял. Он снова стал интересоваться нашей жизнью, чаще улыбался. Германия осталась за горизонтом.
Прошло два года. Павел не вернулся за границу. Сейчас мы строим тот самый дом у реки, о котором когда-то мечтали. Наша семья устояла, и я знаю — это заслуба материнской мудрости. Она научила меня бороться, даже когда кажется, что всё кончено. Глядя сейчас на мужа и дочь, я понимаю — спасла не просто брак, а всю нашу жизнь. Хотя иногда ночью, когда воет ветер в трубе, мне кажется, что тень той мюнхенской женщины ещё бродит где-то рядом…
