Наша жизнь перевернулась после жестокого предательства, и рана в сердце до сих пор кровоточит. Наша единственная дочь, Алевтина, тайком обвенчалась, а своему новому мужу и его родне заявила, что она круглая сирота. Мы с супругом живы-здоровы, и никогда не давали ей повода так подло с нами обойтись.
Мы с мужем, Анатолием, — простые работяги из деревни под Архангельском. Я тружусь медсестрой в сельской амбулатории, он — мастером на лесопилке. Богатств у нас нет, но для Алёны мы готовы были отдать последнее. Она — наша кровинушка, наша радость, и мы души в ней не чаяли, отдавая всё, что могли.
С малых лет Алёна мечтала о столице. Когда возили её к тётке в Петербург, умоляла оставить её там жить. Казалось ей, что только в большом городе найдёт она счастье. Мы не перечили — лишь бы дочь была довольна. Когда пришла пора поступать в институт, Алина твёрдо решила: только Питер. Бюджет ей не светил, и нам пришлось продать дедову избу, чтобы оплатить её учёбу и комнату в общаге. Отдали последнее ради её мечты, а сами остались в деревне, перебиваясь с хлеба на воду.
Уехала Алина покорять северную столицу, а мы так и остались в родной глуши. За пять лет учёбы она навестила нас всего раза два. Мы сами к ней ездили, везли варенья, соленья, последние сбережения, но встречала она нас будто чужих — холодно, с недовольством. Видно, стыдно было за наших потрёпанных тулупов, за деревенский говор. Её сокурсники относились к нам куда теплее, чем родная дочь. Звонки от Алёны становились реже, и мы, чтобы не мешать, решили не навязываться. Думали, уж если что-то случится — сама расскажет.
Но о свадьбе узнали со стороны. Сельская знакомая, чей сын тоже в Питере учится, позвонила шепотом: «Видела вашу Алину в подвенечном платье…». Сначала не поверили. Может, ошибка? Может, спутали? Увы, правда оказалась страшнее. Как же так?! Набрала номер, стараясь голос не дрожать, потребовала ответа. Алина даже отнекиваться не стала. Ледяным тоном заявила про жениха и сразу отрезала: «Знакомить вас не стану».
Мир поплыл перед глазами. «Почему?!» — вырвалось у меня. Её слова врезались, как нож: «Его семья — состоятельные, интеллигентные люди, а вы… Вы им не ровня. Я сказала, что сирота, что родителей не помню. И не смейте осуждать! Разве я могла признаться, что отец у меня пилы точит, а мать коровам уколы ставит? Вы и так меня позорили, когда в общежитие притащились с мешком картошки. Хватит!»
Анатолий, услышав это, без слов достал из кошелька потрёпанное фото Алёны, сжал его в кулаке и вышел во двор. Видела, как трясутся его руки, как он закуривает, хотя завязал с табаком лет десять назад. А я… До сих пор не могу прийти в себя. Каждый день пью валерьянку, но боль не утихает. За что? Чем мы провинились перед родной дочерью?
Мы отдали ей всё: заботу, последние деньги, собственные надежды. А она от нас отреклась, будто мы — пятно на её новой, «благородной» жизни. Как жить дальше, зная, что родная кровь тебя стыдится? Что бы вы сделали на нашем месте? Как пережить такую подлость?..
