**Дневник. Запись от 12 октября.**
Валентина Степановна впервые приехала к нам за десять лет. С той самой поры, как мы с её сыном, Димой, расписались. Жила она в деревне под Воронежем, в город выбиралась редко — то годы мешают, то здоровье, то хозяйство не отпускает. А тут вдруг сама предложила: «Навещу, посмотрю, как вы живёте. Всё-таки семья, ипотека, дети — должна же я своими глазами увидеть.»
Честно, я обрадовалась. За столько лет — ни визита, ни звонка, ни банального «как дела». Надеялась, может, растопится лёд, найдём общий язык. Встретили её по-родному: показали комнату, накрыли стол, выдали пуховый халат и уютные тапочки. Старались оба — и я, и Дима. Хотя между работой и бытом едва успевали, но гостье годы уже не малые — внимание нужно.
Первые дни прошли тихо. Без сцен. А потом наступило субботнее утро. Я наконец позволила себе поспать подольше — вымоталась за неделю, как загнанная лошадь. А Дима встал пораньше. Он у меня такой — руки золотые, душа широкая, любит делать приятное. Вот и решил порадовать нас с его матерью завтраком.
Ещё в полусне слышала, как он возится на кухне — шкварчит сковородка, булькает чайник, пахнет горячими блинами. Улыбнулась в подушку. Мой муж. Мой заботливый Дима. Но эта идиллия длилась ровно до тех пор, пока на кухню не ввалилась Валентина Степановна.
Её голос прорвался сквозь дверь:
— Это ещё что за безобразие?! Ты чего тут делаешь, сынок? У плиты?! В фартуке?!
— Мам, просто завтрак готовлю. Ты с дороги, отдохни. А Ольга спит — пусть выспится. Мне же нравится, ты ж знаешь…
— Сними сию минуту этот позор! Мужик на кухне — срам! Не для этого я тебя растила! Твой отец за всю жизнь даже ложку за собой не помыл, а ты тут блины печёшь, как баба какая! А Ольга между прочим чего в постели валяется?! Это её дело, не твоё! Совсем под башмаком, смотреть противно!
Я лежала, вцепившись в одеяло, и не знала — то ли смеяться, то ли выходить и вступиться. От её слов подкатывала тошнота. Было и стыдно за Димку, и обидно за себя, и страшно, что этот визит оставит трещину в наших отношениях.
Вышла, когда она уже начала закипать. В руках у Димы всё ещё была лопатка, на плите — подгоревшие блины. А Валентина Степановна тряслась от злости и бубнила что-то про «нынешних мужиков», распущенность и «где его достоинство».
Пришлось срочно заваривать пустырник — иначе инфаркт случился бы прямо на кухне. Села рядом, взяла её руку и тихо, по-женски объяснила:
— У нас всё по-другому. Мы — одна команда. Я готовлю, убираю, работаю. Но и Дима помогает. Ему это в радость. Разве плохо, когда муж заботится?
Но она не слушала. Лицо — как каменное, взгляд — как нож. Молчала, но по глазам читалось: «Испортила мужика.» А когда через пару дней уезжала, даже не обняла нас на прощание. Стало ясно — наш уклад ей чужд.
Позже Дима признался, что она жаловалась отцу: «Наш сынок теперь жену обслуживает, бедный, даже выспаться не может — у печки с утра.» А я подумала: как страшно — вырастить мужчину, который боится быть добрым. Которому любовь называют слабостью. Которому заботу выставляют позором.
Я не злюсь. Мне жаль. Её — потому что она прожила жизнь, где кухня — тюрьма. Его — потому что ему приходится оправдываться за то, что он хороший муж. И себя — потому что так надеялась на её понимание.
Но зато я знаю: мой муж — не «подкаблучник». Он просто человек, который любит. И если кому-то это не по нраву — это их проблема, не наша.
