Александр запрыл в машину, уже собираясь уезжать с работы, как вдруг зазвонил телефон. Незнакомый номер. Он неохотно поднёс трубку к уху.
— Алло. Кто это?
— Это я… Привет, — прошептал женский голос, словно сквозь вату.
— Кто — *я*? — напрягся он. — Назовитесь!
Тишина. Потом шёпот, будто из глубины тундры:
— Я… твоя мама.
Александр окаменел. Пальцы вцепились в руль, сердце запрыгало, как заяц на льду.
— Что за бред? Моя мать умерла тридцать лет назад!
— Нет… Я — Людмила… Я родила тебя. Саша, это правда я…
Он швырнул телефон на сиденье. В висках стучало, во рту пересохло. Казалось, кто-то разворошил старый проржавевший гроб, который он закопал в вечной мерзлоте.
Через пять минут звонок повторился. Тот же номер.
— Не звоните больше, — прорычал он. — У меня нет матери. Та, что меня родила, сбежала, когда мне было восемь. Я выжил сам.
— Я только пять минут… Умоляю…
— Зачем? Чтобы наврать ещё больше?
— Просто встреться. Один раз. Я расскажу…
Он не хотел. Но знал — не отстанет. Раздобудет адрес, подкараулит у подъезда, напугает жену, детей.
Через три дня они сидели на ржавой скамейке в парке за Ульяновском.
Людмила Сергеевна съёжилась, как последний осенний лист. Руки тряслись, в глазах — пустота и страх.
— Здравствуй, Сашенька…
— Александр, — отрезал он.
Она подняла на него взгляд — там плавал утопленник отчаяния.
— Я виновата… Но у меня не было выбора…
Он молчал. Перед глазами плыли обрывки детства: она орет, бьёт таблетки об пол, красится перед зеркалом, хлопает дверью.
— Ты бросила меня у бабы Кати. Сказала: «Вернусь к лету». А сама смоталась в Италии с каким-то нефтяником.
— Я думала, он нам поможет… Но он не захотел тебя. И я…
— Ты выбрала его.
Она всхлипнула, как пробитый бутыль.
— Мне некуда идти. Муж сгорел в бане, пасынки вышвырнули. Живу на помойке.
— Тебе себя жалко? — он наклонился, будто разглядывая дохлого жука. — А мне в восемь лет кто жалел?
— Прости… Я не знала, как вернуться…
— Ты даже письма не написала. Ни одной строчки.
Тишина. Потом она прошипела:
— Но ты стал хорошим… Настоящим…
— Я стал *несмотря* на тебя. Благодаря бабе Кате. Жене. Друзьям. Но не тебе.
Она потянулась к его руке, но он дёрнулся, как от огня.
— Я не злюсь. Ты для меня — как тот снег, что уже растаял.
— Я скоро умру… — хрипло сказала она.
— Тогда иди в церковь. Но не ко мне.
Он встал и ушёл, не оглядываясь.
И впервые за долгие годы в груди стало легко, будто вынули ржавый гвоздь. Прошлое больше не цеплялось за подол. Впереди была только дорога.
