**Дневник. Слишком поздно для «прости».**
Старик тяжело опустился на холодную скамейку в сквере у полуразрушенного ДК. В руках дрожали потрёпанные перчатки, а взгляд метался по прохожим, будто искал кого-то знакомого. Мимо прошла невысокая пожилая женщина с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок, и сумкой через плечо. Увидев её, он привстал и тихо окликнул:
— Анна… Анна Семёновна… Подожди.
Женщина остановилась, прищурилась и, узнав в морщинистом лице когда-то статного мужчины знакомые черты, сжала губы:
— Вот так встреча. Ты как здесь оказался, Громов?
— Я… хотел поговорить. Попросить прощения. Объясниться.
— Объясниться? — голос Анны Семёновны задрожал. — Спустя сорок лет? Думаешь, я забыла?
— Просто хочу, чтобы ты… чтобы она… услышала. Пусть даже не простит. Понимаю. Но перед смертью хочется хоть раз увидеть свою дочь. Чтобы знала, что у неё был отец.
Анна Семёновна замолчала. Потом, сжав кулаки, прошептала:
— Я ей ни разу не говорила, кто её отец. Для неё ты — пустое место. Но… реакция может быть любой.
— Я буду здесь завтра. Если решит прийти… подожду.
Когда-то Алексей Громов был первым парнем на деревне под Воронежом. Высокий, с озорными глазами, он красиво ухаживал за юной Анной: провожал, дарил цветы, ревновал с выдумкой. Она не сразу сдалась, но полюбила.
А потом всё рухнуло. Алексей внезапно исчез. А через пару месяцев Анна узнала — женился. На дочке местного лавочника. Богатая, с домом от отца, с обеспеченным будущим. Удобно. А она осталась одна. И вскоре поняла, что носит ребёнка.
Никому не сказала. Родила дочь — Катю — и жила дальше. Отец не объявлялся. Не интересовался. А она несла своё материнство с гордостью — без жалоб, без упрёков, просто стараясь быть сильной.
У Алексея жизнь не задалась. Жена оказалась бесплодной. Болела. Дом наполняла тяжёлая тишина. Он бродил по улицам, всматривался в чужих детей, искал знакомые черты. Кто-то из старых знакомых проговорился, и Алексей понял: Катя — его.
Но годы шли. Катя выросла, вышла замуж, родила сына. Отец на свадьбу приглашён не был. Он злился, искал виноватых, но в итоге оставался один — сам себе палач.
На следующий день Анна Семёновна пришла. Не одна. Рядом шла женщина лет тридцати, стройная, с гордой осанкой. Это была Катя.
Алексей вскочил, будто помолодел. Глаза блестели. Он робко подошёл:
— Катя… Я… твой отец. Виноват. Недостоин даже рядом стоять, но… спасибо, что пришла.
Катя молчала. Смотрела внимательно. В её глазах не было ненависти — только усталость и осторожность. Они пошли к ней домой.
Квартира была уютная, светлая. На стенах — фото, в воздухе пахло пирогами. Алексей сидел на краешке стула, пил чай и говорил нелепости, лишь бы скрыть неловкость. А Катя смотрела на него, будто на призрака из прошлого.
— Если вам что-то нужно… помощь, лекарства, — вдруг сказала она, — скажите.
— Нет… спасибо, — он опустил глаза. — Я ведь за всю жизнь… ни копейки не дал.
В комнату вбежал мальчишка — внук. Катя представила:
— Это твой внук. Дедушка Алексей.
Малыш что-то пробормотал, убежал к бабушке, и они вышли гулять. Остались вдвоём.
— Я… хочу оставить вам дом. В деревне, под Задонском. Небольшой, но крепкий.
— Спасибо, но нам не нужно, — спокойно ответила Катя. — Не обижайтесь.
Алексей понял. Встал, поблагодарил за чай, попросил фото внука. И ушёл. Муж Кати предложил подвезти до деревни. Всю дорогу Алексей молчал, сжимая в руках фотографию. И плакал.
Когда он вернулся в свою избу, открыл ладонь и увидел на обороте надпись:
«Папе. От Кати».
И только тогда он понял — прощение, возможно, началось. Но времени, чтобы это почувствовать, у него уже почти не осталось.
