В деревеньке Подгорное, затерянной среди вековых сосен и кудрявых берёз, жизнь потихоньку угасала. Раньше здесь кипела работа — мастера славились на всю округу крепкими телегами да хомутами. Но времена изменились, машины вытеснили лошадей, и теперь в Подгорном остались лишь старики да пустые сараи. Зимой лес вокруг становился опасным — голодные волки подходили к самым огородам, и местные держали дворняг, чей лай ночами разрывал тишину, словно предупреждая о беде.
В середине прошлого века совхоз поглотил Подгорное. Бывшие ремесленники стали доярками да пастухами. Иван Соколов, всю жизнь проработавший свинарем, теперь коротал дни в пустом доме — сын с семьёй уехал в город, оставив его с больной женой Марфой. Жизнь свелась к печке, старому телевизору да гулкой тишине.
Но однажды весной в Подгорное заглянул старый приятель Ивана, Никита Зимин, да не с пустыми руками — привёз крошечного щенка кавказской овчарки. «На семидесятилетие, Ваня! Породистый, из чемпионского рода. Вырастишь — будет тебе защитником верным», — похвалился Никита, показывая фото огромного пса с медалями. Щенок, дрожа, прижался к груди старика. Марфа ворчала: «Ещё одна обуза!» Но Иван нашёл детскую бутылочку, налил молока и стал качать малыша, как ребёнкa. «Скучает без матери», — буркнул он.
Щенка назвали Громом — за грозный лай. Он вырос в огромного пса, признававшего только хозяина. Ночями забирался к нему в кровать, грея старые кости, а днём гонял кур со двора.
Беда пришла нежданно — на окраине стали гореть брошенные избы. Бабки упросили Ивана с Громом сторожить деревню. Пожары прекратились, но в Подгорное нагрянули новые хозяева жизни — москвичи, скупившие пустые земли под коттеджи. Ивану предложили охранять их «имение». «Бегут кто в город, кто из города, — размышлял старик, шагая вдоль бетонного забора. — А нам деваться некуда».
Здоровье Марфы ухудшалось. Врачи велели соблюдать диету, но она тайком ела варенье, словно торопила конец. В декабре она тихо ушла. На похоронах старушки шептались: «Без отпевания — церковь-то давно развалилась».
На могиле Иван поклялся поставить часовню. Копил деньги, а летом съездил в соседнее село — посмотреть, как устроена старинная часовня. Вернулся, вырыл фундамент и принялся за работу. К осени над срубом засиял крест. Бабушки принесли иконы, среди них — древний образ Николы Угодника, чудом уцелевший. Часовню освятили, и она стала местом, куда шли и местные, и дачники.
Перед Крещением Ивана стало грызть беспокойство. В сочельник он вскочил с лавки, схватил ружьё и с Громом помчался к часовне. Пёс рванул вперёд — и вдруг ночь раскололи выстрелы. Иван, спотыкаясь в сугробах, нашёл Грома у дороги: кровь ручьём текла на снег. Старик рухнул на колени, обхватив пса: «Родной… за что?». Сбежались люди, закричали: «Икону украли!» Но Иван не отходил от Грома, шептал: «Помнишь, как ты меня от волков спас? А как мальчишку из реки вытащил?» Пёс слабо лизнул ему руку. «Жив!» — взревел Иван, рвя рубаху на бинты.
Дома он сделал псу укол, приложил к ране лист подорожника и сел рядом. «Держись, дружище», — бормотал он, гладя Грома по голове. Вспомнил, как однажды сторож с дач усомнился, что пёс понимает речь. «Щас нож возьму да старика зарежу», — пошутил тот. Гром вмиг прижал его к земле. «Вот и ответ», — усмехнулся тогда Иван.
Через год, в морозный январь, Гром снова защитил хозяина. Учуяв недоброе, он перемахнул забор коттеджа и схватил парня. Иван узнал в нём того, кто стрелял в пса и украл икону. «Гадёныш, — прошипел старик. — Думал, безнаказанно выйдет?» Гром ждал команды, но Иван махнул рукой: «Отпусти. Пусть икону вернёт». Пёс нехотя разжал пасть. Вскоре образ Николы вернули в часовню. А Иван с Громом по-прежнему сторожили Подгорное, зная — их дружба крепче любой напасти.
