Он ушел к любовнице. А спустя двенадцать лет вернулся и сказал всего несколько слов…
Мы с Дмитрием расписались, едва окончив институт. Казалось, ничто не сломит нас: молодость, мечты, общие планы и та самая любовь, что верилась бесконечной. Я родила ему двоих — Олега и Артема. Теперь они взрослые, у каждого своя семья, хлопоты. А тогда я жила только для них. Для семьи, что уже трещала по швам, но я упрямо делала вид, будто не замечаю.
Дмитрий стал меняться исподволь. Сперва — невинные улыбки молодым кассиршам, долгие взгляды вслед прохожим. Потом — телефон, который он начал уносить в ванную и глушить на ночь. Я понимала. Но молчала. Убеждала себя: ради детей надо терпеть. Что всякий мужчина может оступиться. Что это пройдет.
Но не прошло.
Когда сыновья выросли и разъехались, дом опустел. И стало ясно: между мной и Дмитрием — лишь память да стены. Я больше не могла обманывать себя, будто всё еще держусь ради семьи. И когда в его жизни появилась другая — моложе, бойче, беззаботней — он просто собрал вещи и ушел. Без криков, без объяснений. Дверь хлопнула. Наступила тишина.
Я не стала удерживать. Просто села на кухне и смотрела, как остывает чай. Жизнь разделилась на «до» и «после». В «до» было тридцать лет брака, поездки в Крым, ночи у детской кровати, ремонт хрущевки и споры из-за телевизора. В «после» — пустота.
Я привыкла. Училась жить одна. Спокойно: без обид, без скандалов, без дрожи в пальцах при виде его телефона. Иногда вспоминала, как он ворчал по утрам, что я купила «не ту» сметану. Потом все реже. Одиночество оказалось легче, чем годы, когда я чувствовала себя «недостаточной».
Дмитрий исчез начисто. Не звонил, не писал. Лишь изредка мелькал в разговорах с детьми. Они навещали его, но мне не рассказывали. Мы, как две параллели, жили в одном городе и ни разу не встретились. Двенадцать лет.
А потом он пришел.
Обычный вечер. Я готовила ужин. Вдруг — звонок. Открываю… и едва узнаю. Будто подменили: ссутуленный, с потухшим взглядом, неуверенный в движениях. Постарел. Поседел. Похудел. Стоял на пороге и молчал, словно сам не понимал, зачем пришел.
— Можно войти? — наконец произнес. Голос был прежний. Но в нем столько горечи, что у меня дрогнули пальцы.
Я впустила. Мы молчали. Слишком много слов — и все не те. Наконец он выдохнул:
— Меня выгнали. Та женщина… Не сложилось. Живу теперь где придется. Здоровье шалит. Все как-то…
Я слушала. Не знала, что сказать.
— Прости, — тихо добавил он. — Я ошибся. Ты была единственной. Понял слишком поздно. Может, попробуем снова? Хотя бы…
В груди заныло. Передо мной сидел человек, с которым я прожила полжизни. Отец моих детей. Первый и единственный. Когда-то мы мечтали о даче под Питером, спорили, какие обои клеить, выплачивали ипотеку, провожали Артема в армию.
Но он молчал двенадцать лет. Не позвонил в день рождения. Не спросил, как я. А теперь вернулся — потому что больше некуда. Потому что один.
Я не ответила. Только сказала:
— Мне нужно подумать.
С тех пор прошло несколько дней. Он не звонит. А я все думаю. Перебираю прошлое. Слушаю сердце. Оно изранено, но бьется. И молчит.
Не знаю, прощу ли. Не знаю, нужно ли нам это. Но я знаю другое: любовь — не всегда спасение. Иногда — это шрам. И прежде чем открыть старую дверь, надо быть уверенной, что за ней не та же боль, от которой когда-то сбежала.
