Отец, отдай квартиру — ты своё уже отжил. В ответ на его молчание дочь бросила три слова и захлопнула дверь.
Иван Семёнович овдовел полгода назад. Вместе с женой ушла последняя опора в его жизни. Он продолжал ходить на работу — не столько из-за нужды, сколько чтобы не потерять ощущение смысла. Там, среди бумаг и привычных дел, находил минутное утешение. Вечерами же бродил по улицам, оттягивая возвращение в пустую, ледяную квартиру. Дом без неё превратился в склеп, где шаги звучали громче, чем тишина.
Дети — Алина и Дмитрий — навещали всё реже. А потом и вовсе перестали. Казалось, со смертью матери оборвалась последняя нить, связывавшая их. Иван Семёнович боялся одиночества, но ещё страшнее было осознать, что для своих детей он стал просто обузой.
Иногда он задерживал взгляд на прохожих, высматривая в их чертах что-то знакомое. Может, кто-то остановится, улыбнётся, обнимет? Но люди спешили мимо. И сердце ныло — то ли от старости, то ли от этого вечного холода внутри.
А потом явилась Алина — не с пирогами и заботой, а с холодным расчётом в глазах. Её визиты всегда были краткими, деловитыми, и каждый раз сводились к одному — квартире. В этот раз она сразу перешла к сути:
— Пап, ну сколько можно? Четыре комнаты — и всё для одного? Это же безумие. Продай, купи себе что-то скромное, а разницу отдай мне. Ипотека душит, детям нужно место.
Он молчал. Слова застревали в горле, как комья ваты.
— Алиночка, это же наш с мамой дом… Я не могу просто так…
Она резко поднялась:
— Ты своё уже отжил, пап. Хоть раз подумай о нас.
— А ты подумай, когда в следующий раз заглянешь? — прошептал он.
Она уже стояла в дверях. Обернулась и кинула через плечо:
— После твоего ухода.
Дверь захлопнулась, и гулкое эхо разнеслось по квартире, словно выстрел. Иван Семёнович долго сидел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом, стиснув зубы, набрал номер сына.
— Дима, поговори со мной… Она снова пришла… про квартиру… Я не хочу её продавать…
На том конце провода раздался тяжёлый вздох.
— Пап, ну а чего ты ждёшь? Ты один, тебе это зачем? Я бы тоже не отказался от помощи — хочу новую машину взять. Не жадничай.
— А ты когда приедешь? — дрогнувшим голосом переспросил отец.
— Если продашь — приеду.
Он не стал дослушивать. Положил трубку, медленно надел пальто и вышел. В груди распирало, будто кто-то налил внутрь расплавленный свинец. Шёл, не видя дороги, пока не опустился на ржавую лавочку у заросшего пруда. Голова тяжело склонилась на грудь. Сердце билось всё медленнее, будто устало. А потом… просто остановилось.
Иван Семёнович умер в одиночестве. В парке, под низким осенним небом, с телефоном, в котором больше некому было звонить. Его никто не искал. Не ждал. Не любил. Сердце не выдержало не предательства — равнодушия. Он был не отцом, не человеком, а лишь квадратными метрами, за которыми охотились.
Через день в квартире снова хлопнула дверь. Алина пришла первой — с ключами и взглядом, полным не скорби, а расчёта. Дмитрий подъехал позже — на новенькой иномарке. В доме пахло пылью и забвением. А на столе лежала старая фотография, где они все вместе. С мамой. С папой. Счастливые. Когда-то.
Но счастье уходит, если мерить его метрами и рублями.
