Он ушёл к другой. А через двенадцать лет вернулся и сказал всего несколько слов…
Мы с Дмитрием расписались сразу после института. Казалось, нас ничто не разлучит: юность, мечты, общие цели и любовь, которая тогда казалась нерушимой. Я родила ему двоих сыновей — Игоря и Никиту. Сейчас они взрослые, у каждого свой дом, дети, хлопоты. А тогда я жила ради них. Ради семьи, которая уже давала трещины — но я упрямо делала вид, что не вижу.
Дмитрий начал меняться ещё в те годы. Сначала — лёгкие переглядывания с молодыми кассиршами, потом — телефон, который он стал уносить в ванную и выключать на ночь. Я всё понимала, но молчала. Уговаривала себя, что ради детей нужно терпеть. Что каждый мужчина может оступиться. Что это временно.
Но не прошло.
Когда сыновья выросли и разъехались, дом опустел. И стало ясно: между мной и Дмитрием не осталось ничего, кроме памяти. Я больше не могла обманывать себя, что всё это ради семьи. И когда в его жизни появилась другая — моложе, ярче, беззаботнее — он просто собрал вещи и ушёл. Без криков, без объяснений. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
Я не удерживала его. Просто сидела на кухне и смотрела на остывший чай. Жизнь разделилась на «до» и «после». В «до» было почти тридцать лет брака, поездки в Сочи, бессонные ночи у детской кроватки, ремонт в коридоре и споры из-за телевизора. В «после» — пустота.
Я привыкла. Училась жить одна. Без обид, без скандалов, без страха, что в телефоне мужа — чужие смс. Иногда скучала. Иногда вспоминала, как он ворчал за завтраком, что я купила «не ту» колбасу. Но чаще мне было спокойно. Настоящее — пусть и одинокое — оказалось легче, чем прошлое, где я всегда была «недостаточно хороша».
Дмитрий исчез из моей жизни начисто. Не звонил, не писал. Лишь иногда мелькал в разговорах с детьми. Они навещали его, но мне об этом не рассказывали. Мы, как два поезда в ночи, жили в одном городе и ни разу не встретились. Двенадцать лет.
А потом он пришёл.
Это был обычный вечер. Я готовила ужин. Вдруг — звонок. Открыла… и едва узнала мужчину на пороге. Дмитрия будто подменили: ссутулился, взгляд потухший, движения неуверенные. Он постарел. Поседел. Похудел. Стоял и молчал, словно сам не понимал, зачем пришёл.
— Можно зайти? — наконец сказал он. Голос был тот же, но в нём дрожала боль, от которой у меня сжалось сердце.
Я впустила его. Мы молчали. Слов было слишком много — и все не те. Я налила чаю. Он крутил кружку в руках. Потом вдруг выдохнул:
— У меня нет дома. Та женщина… Не сложилось. Я ушёл. Теперь скитаюсь. Здоровье подводит. Всё как-то… пошло не так…
Я слушала. Не знала, что ответить.
— Прости, — тихо добавил он. — Я ошибся. Ты была единственной. Понял слишком поздно. Может… попробуем снова? Хотя бы…
В груди щемило. Передо мной сидел человек, с которым я разделила полжизни. Отец моих детей. Первый и, по сути, единственный мужчина в моей судьбе. Мы мечтали о даче в Подмосковье, спорили, какой диван купить для гостиной, выплачивали ипотеку и провожали Игоря в армию.
Но двенадцать лет он молчал. Не поздравил ни с одним днём рождения. Не спросил, как я. А теперь вернулся — потому что больше некуда. Потому что один.
Я не ответила сразу. Лишь тихо сказала:
— Мне нужно подумать.
С тех пор прошло несколько дней. Он больше не приходил. А я — размышляю. Вспоминаю. Взвешиваю. Сердце болит, но молчит.
Я не знаю, прощу ли его. Не знаю, нужно ли мне это — начинать заново. Но я поняла одно: любовь — не всегда спасение. Иногда — это рана. И прежде чем открыть старую дверь, нужно быть уверенной, что за ней не скрывается та же боль, от которой ты когда-то сбежала.
