Женщина, которой не было
Никто не замечал Татьяну. Ни в маршрутке, ни в аптеке, ни даже в родном подъезде, где она прожила двадцать пять лет. Прохожие скользили мимо, не останавливая взгляда, будто она была часть интерьера: потрёпанные обои, почтовый ящик с оторванной дверцей, скрипящие ступени. Ей шёл шестидесятый год, и с каждым днём она чувствовала, как тает, словно свеча. Как выцветшая открытка — сначала блёкнут краски, потом исчезают очертания.
Кассирша в магазине выдавала сдачу, не глядя, будто боялась увидеть в её глазах что-то давно забытое и тяжёлое. Соседка с третьего этажа бросала короткое «привет», глядя куда-то за плечо, словно приветствовала воздух. Даже сын звонил всё реже. «Мать, дела, потом». Эти «потом» тянулись уже третью зиму, и Татьяна перестала считать.
Каждое утро она надевала свежую кофту, повязывала платок и выходила из дома. Будто у неё было дело. Будто её ждали. Но никто не ждал. Так она пыталась удержать себя — хотя бы в собственных глазах. Прогулка до парка, скамейка у пруда, стаканчик горячего чая из ларька — всё это не было ни радостью, ни отдыхом. Это был бунт. Шёпот: «Я ещё тут».
Татьяна наблюдала за людьми. За теми, кто ругается, смеётся, о чём-то горячо спорит по телефону. И ощущала между ними и собой незримую, но крепкую преграду. Ни один взгляд не цеплялся за её фигуру. Будто она не человек, а объявление на заборе, которое все давно заучили наизусть и больше не видят.
Однажды она купила куртку. Оранжевую. Яркую, как пламя. Такую, мимо которой нельзя пройти равнодушно. «Хоть кто-то да обернётся», — подумала она. Но никто не обернулся. Даже продавец, пробивая чек, не удосужился поднять голову. Куртка так и осталась куском ткани. А Татьяна — невидимкой.
Тем вечером в подъезде раздался плач. Она вышла на лестничную площадку. В углу, под тусклой лампой, сидела девочка. Лет семи. Лицо в слезах, на коленях — порванный рюкзак, рядом лежал сломанный скейт. Тетрадки рассыпались, некоторые потоптаны.
— Что случилось? — спросила Татьяна. Голос её прозвучал твёрдо, без привычной робости, но с теплотой.
— Он сказал, что я дура… и ушёл, — прошептала девочка, утирая рукавом мокрые щёки.
Татьяна присела рядом, подвинула треснутую доску скейта и внимательно посмотрела на ребёнка.
— Ты не дура. Ты просто маленькая. А вот он — глупец. Да ещё и трус. Потому что обижать — удел слабаков. Умные объясняют.
Девочка всхлипнула, но кивнула. И впервые за долгие годы Татьяна почувствовала — её не только слышат, но и слушают. Вместе они собрали тетради, аккуратно сложили их в рюкзак. Скейт скрепили изолентой — нашлась в старом ящике. Держалось ненадёжно, но девочка заулыбалась, будто он стал почти новым.
— Ты добрая, — вдруг сказала она. — А как тебя зовут?
— Татьяна.
— А я — Алёнка. Давай дружить? У меня больше никого нет.
— Давай, — ответила Татьяна. В этом слове было что-то, чего она не слышала от себя очень давно. Тишина в душе немного отступила.
На следующий день они шли вместе по парку. Татьяна — в оранжевой куртке, Алёнка — с растрёпанными косичками и листком бумаги в руках.
— Это ты, — сказала девочка, развернув рисунок.
На бумаге была женщина. В яркой куртке. С крыльями, такими большими, что они не помещались в рамки листа, будто готовы были поднять её в небо.
Иногда, чтобы снова почувствовать себя живой, не нужны толпы и аплодисменты. Достаточно быть важной для одного человека. Хоть для одной заплаканной девочки на пыльной лестнице, у которой порвались тетрадки и сломался скейт. Потому что в этот момент ты уже не фон. Не тень. Не пустое место.
Ты — луч света. И опора. Ты — чьи-то крылья. И чьё-то «не уходи».
