Хмурым ноябрьским вечером в городке Глухове, пропитанном ароматом прелых листьев и сырости, Дмитрий замер у витрины старого антикварного магазина. Часы — маленькие, с потёртыми циферблатами и тонкими стрелками — будто шептались о прошлом. Они напомнили ему о деде, о днях, когда он, ещё мальчишкой, заворожённо разглядывал шестерёнки через увеличительное стекло. Дмитрий смотрел, как стрелки ползут вперёд, и вдруг осознал: торопиться не хочется. Не сейчас. Не туда, где его ждёт конец восемнадцати лет жизни. Внутри всё уже было решено, а снаружи — лишь холодный дождь, лужи и тяжесть в груди.
Он вошёл в зал суда с опозданием на пятнадцать минут. Его почти бывшая жена, Татьяна, сидела у окна, сложив руки на папке с документами. Лицо её было спокойным, но пальцы, теребящие край бумаги, выдавали волнение. Она не смотрела на него, не злилась — просто ждала, будто это была не развязка их истории, а деловая встреча. Дмитрий вспомнил, как они когда-то собирали шкаф в их первой квартире: спорили, смеялись, пили чай на полу. Воспоминание кольнуло, как заноза, и он проглотил его, не найдя слов.
Судья была быстрой, как осенний ветер. Вопросы, подписи, печать — всё заняло меньше десяти минут. Словно годы их жизни — путешествия, ссоры, ночи под тёплым пледом — можно было уместить в несколько формальностей.
На выходе Татьяна сказала:
— Не забудь заверить документы у нотариуса. Сегодня же.
Он кивнул. Хотел сказать «прости», но не знал, за что. Хотел сказать «спасибо», но не нашёл повода. Вместо этого выдавил:
— Ты… красивая.
Она взглянула на него, как на незнакомца, и ушла. Шаги её растворились в шуме дождя, а лёгкий шлейф духов остался в воздухе, как призрак прошлого.
Дмитрий застыл в пустом коридоре суда. Где-то хлопнула дверь, кто-то кашлянул, кто-то говорил по телефону. А он думал: «Это конец? Или начало?»
Вместо дома он поехал в мастерскую деда — старый уголок Глухова, где время будто остановилось. Комната с низким потолком пахла маслом и пылью. Полки были забиты банками с деталями, коробками с пружинами и потрёпанным плакатом о часовом деле. Ключ от мастерской всё ещё лежал в его кошельке, в давно забытом кармашке. Дмитрий открыл дверь, щёлкнул выключателем. Лампа моргнула и зажглась, залив комнату тёплым светом, от которого в детстве у него уставали глаза.
Часы на стене тикали, будто отсчитывали ритм его жизни. Он сел за старый стол, провёл ладонью по шершавой поверхности, чувствуя каждую царапину, каждый скол. Руки дрожали — не от страха, а от внезапного понимания, что в них снова есть смысл. Он вытащил из ящика часы, которые так и не починил много лет назад. Разобрал, аккуратно разложил шестерёнки на ткани, собрал, завёл. Тик. Ещё тик. И вдруг время зашептало: «Я всё ещё здесь».
На следующий день он вернулся. Потом ещё. Через три недели повесил новую вывеску: «Мастерская открыта». Листок держался на кривом скотче, но выглядел уверенно, будто знал своё место.
Люди потянулись к нему. Бабушки приносили старинные часы с робкой надеждой в глазах. Мужчины с дорогими механизмами появлялись растерянными, будто поломка нарушила их мир. Подростки предлагали странные идеи: «А можно, чтобы циферблат светился?» Дмитрий кивал, брал их сокровища в руки и чинил. Молчал. Слушал. Порой люди говорили не о часах, а о своих бедах — о разводах, потерях, о том, что сломалось внутри. А он вставлял винтик, и механизм оживал.
Однажды в мастерскую зашла девушка — хрупкая, с тёмными волосами и лёгкой улыбкой. Её звали Варварой. Она принесла отцовские часы — потрёпанные, остановившиеся. Смотрела на Дмитрия с сомнением, будто боялась, что их уже не вернуть.
— Получится? — тихо спросила она.
Он кивнул. Работал долго, с паузами, будто прислушивался не только к механизму, но и к её тихой грусти.
Через месяц Варвара вернулась. Без часов, но с термосом чая и домашним пирогом. Потом пришла снова, просто так. Однажды они разбирали коробку с деталями, и она вдруг сказала:
— Ты не просто чинишь часы. Ты собираешь людей. По кусочкам. Без слов.
Дмитрий улыбнулся — впервые не из вежливости, а потому что не мог иначе. Его сердце, замёрзшее в тот пасмурный день в суде, начало оттаивать.
Через год те самые часы, которые он починил для Варвары, тикали в их общей квартире. Рядом стояли книги, ваза с рябиной и фотография с их прогулки у озера. Дмитрий всё ещё опаздывал — на рынок за продуктами, на электричку, на посиделки с друзьями, на новую жизнь, которая теперь казалась тёплой и настоящей.
Когда Варвара спрашивала: «Где ты был?» — он отвечал:
— Там, где время оживает. Где его не теряешь, а находишь.
Этого было достаточно. Потому что теперь время шло не только в часах — оно шло рядом, в их шагах, в их смехе, в их общей дороге.
Сломанные вещи можно починить. Разбитые сердца — тоже. Главное — не бояться снова завести механизм и дать время сделать своё дело.
