Отец на час: когда оттаивает сердце
Иван заметил мальчишку у хлебного отдела в магазине. Тот застыл, будто не выбирал буханку, а ждал кого-то, кто вряд ли придёт. Худой, в потрёпанной куртке с оторванным карманом, разношенные ботинки, криво нахлобученная шапка. Щёки — будто натёртые снегом, варежки — как брошенные игрушки, бесформенные и одинокие.
Его взгляд редко встретишь у детей. Ни мольбы, ни растерянности — лишь тихое, глухое ожидание. Взгляд взрослого, узнавшего слишком рано, что надеяться не на кого. Спокойный, прямой, упрямый.
Иван уже прошёл мимо, сунул в корзину привычный «бородинский», но обернулся. Мальчик стоял на том же месте, будто врос в плитку. Как будто верил: если не сдвинешься — мир изменится сам.
Этот взгляд резанул до боли знакомым. Лет пятнадцать назад, в детдоме, где Иван вёл кружок, был мальчик с такими же глазами. Без слов, лишь немой крик: «Увидь меня».
У кассы он снова его увидел. Мальчик держал две карамельки. Без корзинки. Кассирша буркнула что-то про сдачу. Тот молча вернул одну конфету, отсчитал мелочь. Движения — чёткие, без суеты, как у человека, привыкшего отказываться от лишнего.
— Слушай, — Иван пригнулся, чтобы быть на уровне его глаз, — давай куплю тебе что-нибудь. Хлеб, молоко, колбасу. Не бойся, просто так. Можно?
Мальчик посмотрел на него. Не испуганно, но с настороженностью, которой в его годы быть не должно.
— А зачем? — спросил он просто.
Не вызов, не защита. Просто вопрос. Без дрожи в голосе.
— Потому что могу. Потому что ты заслуживаешь большего, чем одна конфета.
— Просто так не бывает, — ответил мальчик. — Люди просто так не помогают. Вы чей-то отец?
— Был. Дочь живёт с матерью в Екатеринбурге. Пишу ей. На дни рождения звоню. Но знаю — это не заменит всего.
Мальчик кивнул, будто слышал это раньше. Или сам пришёл к такому выводу.
— Ладно. Купите мне пюре. Горячее. И сосиску. Одна. Без хрена. Он… слишком горький.
На улице мороз щипал щёки, ветер гулял у автобусной остановки. Иван протянул пакет, не делая из этого жеста.
— Где живёшь?
— Недалеко. Но домой не хочу. Мама спит. Она устаёт. Может, завтра не проснётся. Лучше тут. На лавочке. Здесь тише. И люди не пялятся.
Они сели. Иван молча смотрел, как мальчик ест. Медленно, аккуратно, как на официальном ужине. Держал сосиску двумя руками, откусывал понемногу. Не жадно. В нём было больше выдержки, чем у иных мужчин.
— Я Артём. А вы?
— Иван.
— А вы сможете… ну… побыть отцом? На час. Не взаправду. Просто чтобы… было похоже, что всё как у людей.
У Ивана перехватило горло. Он кивнул.
— Смогу.
— Тогда скажите, что без шапки нельзя. Что насморк до колен. И спросите про школу.
— Эй, Артём, где шапка? Мороз, а ты как на курорте. Нос отморозишь. Как учёба?
— Тройка. Но поведение — пятёрка. Помог бабке через дорогу. Сумку уронил, правда. Но поднял. Она сказала — главное, чтоб сердце доброе.
— Верно. Но шапку надень. Здоровье дороже.
Артём усмехнулся, доел, вытер руки. Как деловой человек после переговоров.
— Спасибо, что вы не как все. Остальные либо жалеют, либо поучают. А вы просто были рядом. Это… лучше.
— Если завтра приду — придёшь?
— Не знаю. Может, мама проснётся. А может, и нет. Если приду — вас узнаю. Вы… настоящий. По глазам видно.
Он встал. Не простился — лишь сказал: «До свидания». И ушёл. Лёгкой походкой, но с тишиной внутри, как у тех, кто знает: окликнуть его некому.
Иван остался. Потом встал, выбросил стакан. Долго смотрел вслед. В груди щемило. Хотелось догнать. Но он знал — нельзя ломать стены, которыми ребёнок оградил себя, чтобы выжить.
На следующий день он снова пришёл. И через день. Сидел на той же лавочке, делал вид, что читает газету. Иногда Артём не приходил. Это резало сердце. Но когда он появлялся — в той же куртке, с тем же взглядом, — Ивану казалось, что в душе что-то оттаивает.
Однажды Артём подошёл с двумя стаканами чая. Один протянул ему:
— Сегодня вы были отцом. А теперь я побуду сыном. Не против?
Иван не ответил. Просто взял чай. И улыбнулся. Без слов. Потому что иногда достаточно просто быть рядом. Без условий. Без обязательств. Просто быть.
