Благородный предатель — история одной иллюзии
Мы встретились в тот возраст, когда любое чувство кажется роком. Витя был долговязым парнем с гитарой через плечо и потрёпанной тетрадкой, испещрённой корявыми строчками его стихов. Он поджидал меня у подъезда после школы, делая вид, что просто задержался тут случайно, и улыбался по-детски открыто.
— Света, послушай новую песню, — бормотал он, перебирая струны.
Я слушала. Даже если голос его фальшивил, а строки были слишком слащавыми. Но в его глазах горело столько нежности, что я не могла просто отвернуться.
После школы нас разбросало: я поступила в пединститут в Воронеже, он — в политех в Ростове. Но Витя продолжал писать. Иногда звонил в общежитие, иногда присылал мятые открытки с надписями вроде: «Без тебя всё тусклое, моя солнечная». Он приезжал ко мне на перекладных, тратил последние рубли, чтобы провести вместе хотя бы вечер.
Помню, как однажды я слегла с температурой, и он появился под окнами в три ночи с термосом и таблетками. Шептал сквозь стекло: «Я же говорил, без меня тебе не справиться». А я стояла, кутаясь в одеяло, и плакала от счастья.
После института Витя сделал мне предложение — просто, без колец и ресторанов, на той самой скамейке в парке, где мы впервые поцеловались:
— Выходи за меня, Света, — сказал он, и глаза у него были такими же, как в семнадцать.
— Только если поклянёшься не превратиться в скучного офисного червяка, — рассмеялась я.
— Клянусь!
Мы мечтали переехать в Москву, но мать Вити тяжело заболела. Остались в родном Подмосковье. Он устроился в магазин электроники, я — в сельскую школу. Всё это было временно. Так мы думали. Но временное стало вечным.
Мы снимали разваленную однушку, пили растворимый кофе, устраивали «танцы» на старом ковре под музыку с кассетника. Когда Вите впервые выдали премию, он повёл меня в ресторан, где счёт за десерт превышал его недельный заработок. «Зато красиво», — сказал он, целуя мои пальцы.
Потом умерла свекровь. Нам досталась просторная квартира, и мы решили завести ребёнка. Витя мечтал о рыжей дочке, похожей на меня. Но родился сын. Он прожил всего месяц.
И после этого всё полетело под откос.
Мы не умели горевать вместе. Привыкли жить легко, шутить, убегать от проблем. А боль загнала нас в разные углы. Он ушёл с головой в работу, я — в депрессию. Когда смогла встать на ноги, ушла из школы — не могла видеть чужих детей.
Через пару лет Виту повысили, но ему стало мало. Уволился, решил открыть своё дело. Говорил: «Разбираюсь в рынке, есть связи, нашёл свободную нишу». Он не ошибся. Через год у нас была машина, новый гардероб, отпуск в Турции. Я не верила, что это моя жизнь.
Но вместе с деньгами ушла близость. Мы почти не разговаривали. Я пыталась — готовила его любимые блюда, звала в театр, планировала семейные ужины. Он отмахивался: «Потом». Но «потом» не наступало.
Мама всё чаще твердила: «Света, без детей семья неполная. Не тяни, потом будет поздно». Я хотела. Готова была. Но Витя отводил глаза. На мои попытки поговорить отвечал коротким «нет» и замыкался.
— Прошло шесть лет, — сказала я однажды, — может, пора?
Он резко отложил вилку:
— Хватит.
Я опешила:
— Почему? Мы же семья…
— Нет, Света. Не надо.
Он встал из-за стола. А я осталась в этой роскошной кухне, с фарфоровой посудой и чувством пустоты.
Тогда появился Сергей. Его Витя привёл сам — как партнёра. Статный, учтивый, с хорошими манерами. Приглашал на выставки, знал имена художников, умел слушать. Однажды, не глядя, протянул мне каталог по Кандинскому.
— Витя говорил, вы обожаете Кандинского.
— Он перепутал, — усмехнулась я. — Я люблю Шагала.
Сергей улыбнулся:
— Тогда обсудим Шагала. За кофе?
Я не ответила. Но Сергей не сдавался. Билеты в театр, букеты, разговоры. Я решила поговорить с Витей:
— Слушай, Сергей приглашает меня на выставку. Он ведёт себя как…
— Сходи, — перебил он. — Тебе же скучно.
— Ты слышишь себя?
— Он хороший человек, Света. И ты ему нравишься.
Я остолбенела. Он смотрел на меня без тени боли. Спокойно. Будто ждал этого момента.
— У тебя кто-то есть, да?
— Да. Но я не хочу, чтобы ты страдала. Просто хотел, чтобы ты не осталась одна.
Я засмеялась. Горечь рвалась из горла:
— То есть ты подталкивал меня к нему, чтобы самому не чувствовать себя предателем?
Он промолчал. Телефон дрогнул. Он глянул на экран — и в глазах вспыхнула та самая искра. Которая когда-то горела только для меня.
— Иди, — прошептала я. — Она ждёт.
Мы стояли в нашей безупречной кухне. А между нами лежало всё, что уже нельзя было исправить.
— Прости, — выдохнул он.
Но прощения не было. Он не просто ушёл к другой. Он сделал всё, чтобы выглядеть благородно. Чтобы не быть виноватым. Чтобы в этой игре проигравшей осталась я — с подаренным «новым мужем» и отравленным чувством долга.
Я собрала вещи утром. Без криков. Без сцен. Такси свернуло за угол, и вдруг я вспомнила, как этот худой парень с гитарой когда-то шептал:
— Света, я научусь писать для тебя настоящие стихи.
Он так и не научился. Зато научился врать так, что верил в это сам.
