КАК Я НЕНАВИДЕЛ ЕЁ…
Смятенный листок лежал в ящике её стола — рядом с заявлением об уходе. Что-то щемящее сжало сердце: будто эта бумажка ждала именно меня, будто судьба сама подсунула её мне в руки.
Я поднял его, и перед глазами всплыло детство. Мы с пацанами в Нижнем Новгороде играли в разведчиков, писали невидимые письма молоком, а потом читали их, поджаривая над газовой конфоркой. Как-то раз, за чашкой чая, я рассказывал об этом Ирише, болтая о пустяках…
Не дожидаясь конца рабочего дня, я рванул домой. Сердце билось не от страха — от предвкушения. Включил плиту, поднёс листок к огню — и вот они, строки, проступившие, как в старые времена. Только теперь это не детская игра, а горькая правда.
*«Если ты это читаешь, значит, я не ошиблась. Ты вспомнил, как мы играли, и догадался. Всё могло быть по-другому. Но когда ты унижал меня, ты убил всё, что я к тебе чувствовала. Тебе, наверное, даже нравилось издеваться. Может, ты просто не умеешь иначе. Тебя когда-то сломали — и теперь ты ломаешь тех, кто не может ответить. Ты думаешь, я не могла дать сдачи? Могла. Но тогда перестала бы быть собой.*
*Можно выиграть схватку и проиграть войну. Не ищи меня. Прощай. — И.»*
Я сидел, сжимая листок, и не мог пошевелиться. Почему? Почему я её так бешено, до дрожи, до безумия… любил?
Она появилась в офисе внезапно. Вошла — и будто солнце заглянуло в унылое помещение. Обычный кабинет на втором этаже старого здания в Екатеринбурге вдруг наполнился запахом луговых трав и тёплым светом.
Она не была красавицей в привычном смысле. Но в ней было что-то, что сводило меня с ума. Я, видавший всяких женщин — статных, дерзких, изящных, — вдруг почувствовал, что всё прежнее стало пустым.
До неё я был уверен в себе. Блондинки, шатенки, рыжие — все они легко входили в мою жизнь и так же легко исчезали. Свидания, цветы, короткие романы — всё под контролем. Я выбирал. Я решал.
Но Ирина…
Мне хотелось прижаться к её коленям, вдыхать запах её волос, касаться тонких запястий, слышать её смех, видеть, как она прикусывает губу, когда волнуется.
Она работала под моим началом — в прямом и переносном смысле. Не звезда, не лидер, но если поручить ей сложное дело — оно будет сделано. Чётко, без лишних слов.
Странное удовольствие — орать на неё. Видеть, как она сжимается, становится хрупкой. В эти минуты я чувствовал себя всесильным. Если бы она заплакала, если бы сломалась… Может, тогда я остановился бы. Пожалел.
Но она молчала. Без слёз. Без жалоб. И это бесило ещё больше. Я оставлял на столе шоколадки, делал мелкие подарки. Комплименты с издёвкой. Взгляды, намёки. Она понимала — я видел. И чувствовал, что и в ней тлеет что-то.
Иногда казалось: дотронусь до руки — и время остановится. Однажды я не выдержал. Обнял её. Слабо. Осторожно. А она… отстранилась. Смотрела молча. Ни слов, ни слёз.
И это было хуже пощёчины.
Она была мне ровней. А я не мог этого признать. Мне нужно было чувствовать власть. Я не мог позволить себе слабость. Не перед ней.
Я следил за ней. Как она работала, как держалась под давлением. Другие мужчины тоже засматривались на неё. Кто-то даже пытался пригласить в ресторан. И от этого внутри всё кипело.
Я устраивал сцены ревности. Нарочно громко говорил по телефону с другими. Смеялся, флиртовал, договаривался о встречах — прямо при ней. А она? Просто пряталась в себе. Ни взгляда, ни намёка.
Я верил — нет, я *знал* — что она чувствует то же. Я был уверен: она никуда не денется. Стерпит. Сдастся.
А она просто ушла. Без истерик. Без объяснений.
В пятницу её не было на работе. Телефон не отвечал. Почта — заблокирована. Проект остался незаконченным. Я остался с пустыми руками.
Она испарилась. Как дым. Как сон. Та самая — недоступная, не моя.
А я думал, что всё контролирую. Что всегда можно что-то подправить, переиграть.
Я ошибался.
Так тоже бывает…
