Последний миг
Вячеслав стоял у окна своей хрущёвки в Ульяновске и наблюдал, как по заснеженной улице бегут школьники. Кто-то в помятом пуховике, кто-то — в рваных джинсах, щеголяя голыми щиколотками, несмотря на тридцатиградусный мороз. Сквозь щели в раме пробивался ветер, но дети, казалось, не чувствовали холода. Он фыркнул — почти с досадой. Сделал глоток кофе. Пережжённый. Понял это слишком поздно, но идти на кухню было лень. Руки слегка дрожали. Возраст. Давление. Или просто привычка к тишине.
На телефоне мигал пропущенный звонок — сын. Вячеслав знал: надо перезвонить. Если не сейчас, то вечером услышит в трубке: «Как обычно, тебе не до меня». А ему было до всего. Просто слова застревали где-то в горле. Сыну — за тридцать, солидный мужчина. А их разговоры — как переговоры двух шпионов: короткие, выверенные, полные недоговорок. Всё важное давно похоронено под слоями молчания. Он даже пытался придумывать темы заранее. Но каждый раз выходило одно и то же: «Как дела на работе?»
Надел поношенную дублёнку, взял варежки — тёплые, хоть и видавшие виды. Вышел. Мороз ударил по лицу, как оплеуха. Воздух пах гарью из труб и свежим хлебом — из ларька у подъезда. Под ногами хрустело, будто город засыпали сахаром. На углу старушка продавала чебуреки — из раскрытого люка фургончика валил пар, пахло луком и жиром. Он вспомнил: когда-то покупал такие для Татьяны. Горячие, с мясом. Она обжигалась, дула на ладони, смеялась. Исчезала.
Теперь она жила в Екатеринбурге. Новый муж, чужие дети, другая жизнь. Звонила раз в год. Голос — как старые газеты: шуршал, но ничего не рассказывал. Он всегда слышал в нём что-то похожее на испуг. Будто она боялась, что он вдруг заговорит — о том, о чём они молчали десять лет.
Он свернул в сквер. Жил здесь полжизни. Всё изменилось — дома облупились, дворы опустели. Только память оставалась на прежних местах. Вот скамейка, где он впервые поцеловал Татьяну в девяносто девятом. Вот сугроб, где нашёл мёртвого кота, когда умерла мать. Всё на месте. Только тепла нет.
У обледенелого фонтана сидела девушка. Худющая. Курила «Беломор». Волосы всклокочены, взгляд — как у загнанного зверя. Рядом — рюкзак и свёрнутый плед. Вячеслав уже прошёл мимо, но вдруг встретился с ней глазами. И в них было столько пустоты, что он машинально остановился.
— Извините, — прошептала она. — Вы тут живёте?
— Можно сказать, — ответил он. — А вы?
— Жду одного человека. Он должен был прийти. Но, кажется, передумал.
Говорила ровно. Будто читала объявление. Но пальцы сжимали сигарету так, что та рассыпалась.
— Можно посидеть с вами? Мне просто… страшно одной. Смешно, да?
— Ничего смешного, — Вячеслав опустился на скамейку. — Иногда нужно, чтобы рядом просто кто-то был.
Они молчали.
Она раздавила окурок о лёд и спрятала руки в рукава.
— Мы расстались. Он сказал: «Когда-нибудь поговорим». Вчера прислал смс. Назначил встречу. В десять. Сейчас полдень.
— Люди часто обещают то, что не могут дать. Иногда встреча — всего лишь способ убедиться, что ничего не изменилось.
— А вы… ждали кого-нибудь? — спросила она.
Вячеслав посмотрел на голые ветви, на замёрзший фонтан.
— Всех, — ответил. — Сначала мать. Потом жену. Потом самого себя. Иногда ждёшь кого-то, кто скажет: «Я понимаю». Но приходит только ветер.
Она не спросила подробностей. Он не стал объяснять.
Просидели так. Минут десять.
Потом она встала:
— Спасибо.
— За что?
— За то, что не прошёл мимо.
Она ушла. Он остался. Посмотрел на следы на снегу. Достал телефон.
«Сын»
Набрал.
Трубку сняли сразу:
— Пап, что-то случилось?
— Нет. Просто… Может, сходим в воскресенье в парк? Просто посидим.
Пауза.
— Да, — сказал сын. — Я тоже хотел предложить.
Вячеслав положил трубку. Встал. Смотрел, как тает дыхание в воздухе.
И пошёл.
Медленно.
Чтобы не пропустить то, что ещё можно исправить.
