Свекровь рыдала в голос прямо на свадьбе. И только она понимала, зачем.
Гости громко кричали «Горько!», хлопали в ладоши, в бокалах искрилось шампанское, а жених нерешительно поцеловал невесту в щёку. Затем, будто по заученному ритуалу, они скрылись под фатой и изобразили страстный поцелуй — фальшивый, неуклюжий, будто в спектакле. Я всё видела. Между ними не было той искры, что рождает настоящую близость. Они хихикали, перешёптывались — словно разыгрывали чужую свадьбу.
Моя подруга Татьяна выдавала замуж единственную дочь — Светлану. Она суетилась, нервничала, вытирала руки о платье каждую минуту. Когда гости расселись по столикам, она нахмурилась и потянула меня за рукав:
— Посмотри, как ведёт себя сватья. Как будто не свадьба у сына, а поминки.
Я огляделась. До этого мать жениха мне не встречалась, и я даже не знала, кто она среди гостей. Лишь когда Таня указала на женщину в тёмно-синем платье с золотистыми узорами, я поняла — это она. Она действительно сидела в углу за дальним столом, с лицом, словно её предали. Голову опустила, вытирала слёзы платком. Губы её дрожали, а в каждом вздохе читалась такая боль, что у меня в груди сжалось.
— Может, ей плохо? — осторожно предположила я.
— Какое там плохо! — отмахнулась Таня. — Это она из-за квартиры переживает! Боится, что теперь сноха с ребёнком на неё «сядет». У сына трёшка от бабки, вот и думает, что моя Светка за неё вцепятся.
— Да брось ты, не накручивай. Ещё не отгуляли, а ты уже делишь квадраты, — попыталась пошутить я, но тревога не уходила.
Я невольно продолжала наблюдать за той женщиной. Пока гости ели, смеялись, поднимали тосты — она не притронулась ни к закускам, ни к вину. Глаза не поднимала. Даже на сына, который в этот вечер должен был быть для неё самым важным, не смотрела.
Когда зал снова закричал: «Горько!», свекровь резко отвернулась к окну, стиснула зубы так, что губы побелели. Я не выдержала и подошла к ней.
— Простите, вы… кажется, очень расстроены. Всё хорошо?
Женщина подняла на меня взгляд. В её глазах стояли слёзы, но не от слабости — от боли, настоящей, выстраданной.
— Я не могу притворяться, — прошептала она. — Простите, но всё это — игра. Мой сын… он не любит эту девушку. Света добрая, светлая. Она счастлива, не видит очевидного. А он… он женится назло своей бывшей.
Я опешила. Не ожидала такого откровения.
— Не может быть… Вы уверены?
— Он сам мне признался. Хотел своей экс доказать, как он «счастлив». Я его умоляла, кричала, просила не губить жизнь. А он — упёртый. Думает, что свою боль можно заглушить, причиняя её другим. А я смотрю на эту девчонку — в её глазах огонь, она верит в любовь всем сердцем. А он… он просто мстит. И мне от этого стыдно.
— А вдруг всё изменится? Люди ведь притираются, чувства появляются…
— Хотелось бы верить… — печально вздохнула она, — но совесть не позволяет. Мне её жалко. Очень жалко. А сын… Сын стал чужим.
Я молча вернулась к столу. Тане ничего не сказала. Но через пару дней она сама позвонила.
— Света вернулась. Вещи собрала, ничего не объясняет. Ни слёз, ни крика — молчит, будто воды в рот набрала. Я не пойму, что случилось! Всё же было прекрасно!
— Подожди, я еду, — коротко ответила я и бросила трубку.
Я ехала к ней, сжимая руль до хруста в пальцах. Мне было нестерпимо больно за Свету. Но ещё больше — за ту свекровь. За женщину, которая знала, что её сын ломает чужую жизнь, и ничего не могла изменить. Таня и Света рано или поздно переживут. Забудут. Встретят других, научатся снова доверять.
А вот она… Она будет помнить всегда. День, когда её сын играл чужими чувствами, как маской. День, когда он женился — не по любви, а из мести. И день, когда она одна из всех не аплодировала. Потому что не смогла. Потому что знала правду.
