ОЛЕНЬКА: СОН О НЕПРИНЯТОЙ НЕВЕСТКЕ
Когда Дмитрий привёл в дом свою Людмилу, воздух в комнате вдруг стал густым, словно кисель. Отец, Аркадий Петрович, таял в кресле, как призрак, не проронив ни звука — ни да ни нет. Казалось, его голос давно растворился в этих стенах. Зато мать, Галина Семёновна, встретила гостью десятком колючих вопросов. Рассматривала Людку сквозь узкую щёлочку глаз, будто пыталась разгадать: фальшивая монета или просто мелочь.
Невеста ей не понравилась сразу. Невзрачная, в простеньком платьице, с двумя тоненькими косичками — ну точнехонько первоклашка! Где тут шик, где блёстки, где маникюр в полтинник? Нет, не такой она представляла жениха для своего Димки. Вон у Марьи Иванны дочь Катюха — статная, глаза как озёра, папа — владелец мясокомбината. И Катя на Димку ещё с училища засматривалась. Вот парочка! А не эта… серая воробьиха.
Но Димка стоял насмерть. Людка для него была — как луна в колодце: хоть рукой не достанешь, а без неё темно. Когда мать отвела его на кухню и зашептала про Катю, он хлопнул ладонью по столу:
— Любу люблю. Мы уже в ЗАГС подали. Хватит, мам, этих баек.
Сыграли свадьбу тихо, почти по-секрету — так хотела Люда. Говорила, что лучше рубли на печку копить. Галина Семёновна чуть с катушек не съехала — позор, мол, на весь район! Но Дмитрий лишь обнял жену крепче.
Жили с родителями. Каждый день Галина Семёновна находила повод уколоть невестку: то щи пересолены, то рубашки неглажены, то пыль в углах клубится. Дмитрий молчал, молчал, да как рявкнет однажды:
— Валим отсюда.
Сняли квартиру на окраине. Денег — кот наплакал, но он надрывался на трёх работах. Потом и вовсе замахнулся на свой дом. А тут ещё Люда в пединститут подала — помощи от неё, как от козла молока. Всё держалось на его упрямстве да кривых гвоздях.
Люда грызла гранит науки, вышла с красным дипломом. Вприпрыжку бежит к свёкруве — думает, ну теперь-то она её за человека сочтёт. А та лишь фыркнула:
— Загубила ты моего парня. Не ту ты ему подфартила, Димка. С Катей бы он как сыр в масле катался.
Люда убежала, слёзы солили губы. Диме не жаловалась. Ей и так горя хватило: отец сбежал, когда мать запила, а мать, хоть и любила, в запое становилась чужой, страшной. Люда пряталась под кроватью от шумных собутыльников, грызла сухари. И только Димка стал её светом в окошке.
Построили дом, завелись дети. Сначала учительствовала, потом завучем стала. Родились два богатыря — Степан да Глеб. Свёкровь внуков души не чаяла, носилась с ними, а к Люде — всё та же вечная зима в глазах. Общались, как соседи по лестничной клетке: «здрасьте» да «бывай».
Сыновья выросли, улетели в лётное училище — один за другим. Дом опустел. Аркадий Петрович умер — тихо, как тень. Галина Семёновна осталась одна, но даже теперь не переступала порога Людиного дома. Лёд между ними не таял.
На сорок пятой день рождения Люды собрался весь цвет: сыновья с подругами, соседи, даже свёкровь пришла — сидела в углу, как сова. В самый разгар застолья Люде вдруг поплохело. Осела на стул, побелела, как мел. Все переполошились.
Наутро сходила в больницу. Вернулась с новостью, от которой у самой подкосились ноги: беременна. Вечером сказала Диме. Тот долго крутил в руках ложку, потом выдохнул:
— Поздно, Людк… Надо кончать с этим. Люди ржать будут…
Она кивнула. А внутри — будто стекло разбилось. Утром пошла к свёкрови. Родной матери давно не было, поговорить не с кем. Думала: ну пусть хоть эта её отругает, тогда и решится легче будет…
Галина Семёновна молчала. Потом вдруг зарыдала — как никогда в жизни. Стала рассказывать, как Димка родился синим, как она ночами над ним тряслась, боялась, что унесёт. Люда слушала, а потом вдруг обняла её — впервые за двадцать лет. И сама разрыдалась, стала рассказывать про пьяные крики матери, про пустой холодильник, про страх, что никто никогда не придёт.
Рыдали они, наверное, целый час. Две чужие, но теперь — словно с одной раной.
А вечером Галина Семёновна явилась к ним без стука.
— Я не к тебе, Димка. Я к Людочке, — сказала она.
Люда ахнула. Никто её так не называл — ни мать, ни свёкровь.
Сели за кухонный стол. Галина Семёновна схватила её за руки:
— Даже не думай избавляться! Родим ребёночка. Успеем. Ты у нас молодая ещё. Это ж дар, а не крест! А Димке я сама всыплю.
Так и порешили. И в срок родилась у Люды девочка — Алёнушка. Золотые кудри, глазки-вишенки. Когда акушерка положила её матери на грудь, та расплакалась — от счастья, что ещё может так гореть.
Димка со свёкровью встречали их из роддома. Галина Семёновна продала свою хрущёвку и перебралась поближе — нянчиться с малышкой. Теперь они с Людой стали не просто мирными — стали подружками. Сидели на кухне до рассвета, шептались, смеялись, как девчонки.
И впервые в жизни у Люды появилась мама. Неродная — да настоящая. Та, что обняла, когда казалось, что весь мир отвернулся. И это было дороже всех сокровищ на свете.
