Веронике было непонятно, почему её муж Денис позволяет своей матери так бесцеремонно вторгаться в их жизнь. Она ведь знала, как тяжело ему было в детстве — как он мёрз в потрёпанной одежде, доставшейся от старшего брата Артёма, пока тот купался в материнской любви и новых вещах.
Теперь же, когда они с Денисом наконец обрели свой угол — купили дом под Москвой, мечтали о ребёнке — мать, Людмила Петровна, просто явилась и поселилась в комнате, которую они прочили для будущего малыша.
— Она всё же моя мать, — оправдывался Денис, будто уговаривая не только Веронику, но и самого себя. — Потерпим немного. Детей пока нет.
Он хотел мира, но внутри всё сжималось. Он только-только начал жить своей жизнью: свой дом, любимая жена, тихие вечера без страха, что его снова отвергнут. И вот — мать. С узлами, с упрёками, с бесконечными «ты мне должен».
— Ты же сам говорил, что это будет детская! — не сдерживалась Вероника. — А теперь там твоя мать. Без спроса, без разговоров.
Денис молчал. Да, он купил этот дом именно из-за этих двух комнат — их спальни и будущей детской. А теперь мечта снова отодвинута. Как в детстве: Артём — первый, а он — на что осталось.
Всё повторилось.
Он вспомнил, как в их хрущёвке Артём получал новые кроссовки, а ему доставались стоптанные. Как мать покупала брату торт с кремом, а ему — скромный пирожок, потому что «денег нет». Как она вкладывала в Артёма всё, а ему повторяла: «Расти, терпи, потом будет легче».
И вот она снова здесь. Говорит, что на неделю, но уже разложила вещи, критикует Веронику — за суп, за платье, за то, как она ходит. И снова — как в детстве — заставляет Дениса чувствовать вину: не дотянул, не угодил, не заслужил.
Вероника терпела. Но нервы сдавали: Людмила Петровна переставляла её косметику, выкидывала овощи из холодильника, заставляла жарить котлеты.
— Она делает это назло! — шептала Вероника, сжимая зубы.
Денис пытался поговорить. Но мать лишь кричала:
— Ты гонишь меня из дома, который купил благодаря моим молитвам? Я квартиру Артёму оставлю, а ты тут со своей девкой живёшь, забыл родную кровь!
Он махнул рукой. Какая ему разница до той квартиры? Но когда Вероника дрожащими руками показала документы из вещей Людмилы Петровны, Денис не поверил. Всё было оформлено на Артёма: и квартира в Мытищах, и гараж, и даже дача, где он в детстве копался в огороде.
— А мне говорила, что всё моим будет, — прошептал Денис, опускаясь на стул.
Он не плакал. Но молчал так, что Веронике стало страшно.
Наутро он ушёл, не простившись. А вечером нашёл вещи матери у крыльца и Веронику с твёрдым взглядом.
— Я её выгнала. Прости, если надо было ждать тебя, но я не выдержала.
— Из-за бумаг? — устало спросил он.
— Нет. Когда я сказала, что знаю правду, она назвала меня дармоедкой. Сказала, что ты её сын, а я — случайная. Что это её дом, а не мой. Что ты меня бросишь, как только она тебя образумит.
Денис замер. Потом впервые назвал её змеёй. И не попросил прощения.
— А потом, — добавила Вероника, — она нас прокляла. И меня, и тебя, и нашего ребёнка. Сказала — всё потеряем.
Он лишь кивнул. Слишком знакомо.
Прошли месяцы. В доме стало тихо. Вероника ждала ребёнка. Денис не звонил ни матери, ни брату. Он стёр их из жизни.
Но однажды, гуляя с коляской, Вероника встретила их бывшую соседку. Та рассказала: Людмилу Петровну отправили в дом престарелых. Артём не выдержал её придирок — собрал вещи и выставил, сказав, что устал.
Вероника замерла. Сердце сжалось.
— Он не должен знать, — прошептала она.
И, вернувшись, не сказала ни слова.
Потому что её Денис заслужил покой. И если ради этого нужно забыть о чужой старости — пусть так. Любовь — это не только тепло. Это и стены, которые защищают.
Теперь они живут тихо. В доме, где детская ждёт смеха, а в спальне больше нет лжи. Где Людмила Петровна не командует, а Вероника не стискивает зубы.
Просто живут. Как семья. Ведь счастье — это когда тебя не заставляют выбирать между любовью и достоинством.
