Последний приют. История скамейки и сломанной судьбы
Полуденное солнце клонилось к закату, заливая светом пыльные аллеи. На краю ухоженного дворика, ограждённого высоким металлическим забором, под раскидистым каштаном сидел Виктор Степанович. Он любил эту скамью — первую от входа, с видом на всю территорию. Отсюда он видел каждое движение, каждую подъехавшую машину, как летописец брошенных судеб.
Развалившись на скамье, он вытянул ноги. Тёплый ветер шевелил его седые волосы, будто озорной пацан. Глаза были закрыты, но слух не подводил. И он сразу уловил, как за забором с тихим шипением остановилась машина.
Приоткрыв глаза, Виктор Степанович взглянул на улицу. За тонированными стёклами дорогой иномарки ничего не разглядеть. Через мгновенье дверь распахнулась, и на тротуар вылез плотный мужчина в кожаном пиджаке, блестящий от пота. Он рванул к багажнику, вытащил два чемодана.
— Выходи, мам, приехали… Красиво тут, — сказал он натянуто-бодро, заглядывая в салон.
Вслед за ним, шаркая, вышла пожилая женщина. Невысокая, согнутая, с лицом, застывшим в напряжении. Мать.
— Давай быстрее, сумки бери и в приёмную… Мне ещё ехать надо, — бросил он, даже не взглянув на неё.
— Мам, не копайся, у меня дел по горло, — проворчал он, хлопнув багажником.
Виктор Степанович усмехнулся. «Ну вот, ещё одну привезли… выбросили, как ненужный хлам». Сердце кольнуло, и он автоматически потянулся за таблеткой.
Через несколько минут дверь приёмной хлопнула. Мужчина выскочил, втиснулся в машину и укатил, даже не оглянувшись.
Виктор Степанович закрыл глаза. Всплыло воспоминание — Люда, его Людка, ещё живая, ещё шептавшая ему по утрам ласковые слова. Всё делили пополам. Даже мечтали умереть в один день.
Но однажды он проснулся и увидел её глаза — открытые и пустые.
Мир рухнул. Он не топил печь, не ел. Так и лежал в тишине, пока соседка не вызвала сына.
Тот приехал на третий день.
— Пап, бери только необходимое, остальное купим. Поселишься у нас, в гостевой, — уговаривал он, суя вещи в сумку.
— Рамку с Людкой помоги снять, — только и сказал Виктор Степанович.
— Зачем она тебе? — вздохнул сын, но, встретив взгляд отца, покорно снял фотографию.
Невестка встретила их сжатыми губами.
— Серега, ну как я мог отца бросить?! — шипел сын на кухне.
— А мне, значит, с гостями под одной крышей ютиться?! — язвила та. — Дом престарелых — не вариант? Ухаживать кто будет? Я? Ни за что!
Виктор Степанович всё слышал. Вышел в коридор, облокотился на косяк:
— Сын, она права. Оформляй документы. Дом продавай. Только не ругайтесь.
— Видишь! — торжествующе воскликнула невестка. — Умный человек. А ты — упрямый, как твой дед. Проходите, Виктор Степанович, обсудим.
Он тряхнул головой, будто сбрасывая прошлое. Вытер лицо платком и медленно поднялся. Нога ныла, но он пошёл к корпусу — проведать новенькую.
Женщина сидела у двери, маленькая, с платочком в руках. То сжимала его, то гладила. Губы дрожали.
— С новосельем… — неловко начал Виктор Степанович. — Меня Виктором Степанычем зовут. А вас?
— Татьяна… Фёдоровна, — прошептала она.
— По своей воле или как? — тихо спросил он, а глаза говорили: «Я знаю правду».
— По своей, по своей. Сын у меня — большой начальник, внучка в университете учится. Всё хорошо… — говорила она, словно оправдываясь перед миром.
«Привезли и бросили, — подумал он. — А она твердит: «всё хорошо». Только мать может так врать, чтобы не винить своих».
— Я тут ненадолго… Скоро заберут. Не могу без них… не могу…
Слёзы катились, но она сжимала губы. Виктор Степанович встал:
— Всё наладится. Я пойду…
Он не обернулся. Не смог.
Утром в коридоре — суета. Сосед по палате бросил небрежно:
— Новенькую вынесли. Сердце, говорят.
Виктор Степанович сел на койку, отвернулся к стене. Молча.
— Отмучилась… Спи спокойно, Таня Фёдоровна, — прошептал он, крестясь.
А за окном рассветал новый день. Солнце касалось подоконников, будто стыдясь света в мире, где брошенных стало на одного больше.
