**Последнее пристанище. История скамейки и сломанной жизни**
Закатное солнце медленно опускалось, заливая золотистым светом пыльные аллеи. В дальнем уголке дворика, за высоким железным забором, под раскидистым дубом сидел Николай Семёнович. Он любил эту скамейку — первую от входа, с которой было видно всё: кто приходит, кто уходит, какие машины подъезжают. Здесь он, словно летописец, наблюдал за судьбами, брошенными на обочине.
Откинувшись на спинку, он вытянул ноги. Тёплый ветер играл его седыми прядями, словно шаловливый внучонок. Глаза были закрыты, но уши чутко ловили каждый звук. И потому он сразу услышал, как за оградой с тихим скрипом затормозила чёрная иномарка.
Приоткрыв веки, Николай Семёнович взглянул в сторону шума. Из тонированных стёкол ничего не разобрать. Через мгновение задняя дверь распахнулась, и на тротуар вылез плотный мужчина в дорогом кожаном пальто. Он рывком открыл багажник, вытащил два чемодана.
— Вылезай, мам, приехали! — сказал он с натянутым весельем, заглядывая в салон.
За ним, опираясь на трость, выползла маленькая старушка. Ссутулившаяся, с потухшим взглядом.
— Саш, сумки возьми… мне ещё по делам, — бросил он, даже не повернувшись к ней.
— Мам, быстрее, мне некогда! — огрызнулся сын, захлопывая дверцу.
Николай Семёнович усмехнулся. «Ну вот, ещё одна… брошенная, как ненужный хлам». Сердце кольнуло, и он машинально потянулся за таблеткой.
Минуты спустя дверь приёмной хлопнула. Мужчина выскочил, втиснулся в машину и рванул с места, не оглядываясь.
Закрыв глаза, Николай Семёнович вспомнил Агнию — свою Агнюшку, ещё живую, ещё шепчущую ему по утрам ласковые слова. Всю жизнь делили пополам. Даже мечтали — уйти вместе, в один день.
Но однажды он проснулся и увидел её глаза — широко открытые, пустые.
Мир перевернулся. Он не ел, не топил печь. Лежал в темноте, пока соседка не пришла и не вызвала сына телеграммой.
Сын приехал через день.
— Пап, бери только самое. Поселишься у нас, в гостевой, — уговаривал он, сгребая отцовские вещи в мешок.
— Рамку с Агнией захвати… — только и сказал Николай Семёнович.
— Зачем тебе? — вздохнул сын, но, встретив взгляд, покорно снял фотографию.
Невестка встретила их сжатыми губами.
— Сережа, ну как ты мог?! — шипела она на кухне. — У нас и так места нет!
— Лариса, он же отец! — оправдывался сын.
— А я что, сиделка?! Дом престарелых — вот куда надо было везти!
Николай Семёнович слышал всё. Вышел в прихожую, облокотился на косяк:
— Сын, она права. Оформляй документы. Дом продавай. Только не ругайтесь.
— Видишь?! — обрадовалась невестка. — А ты упрямый, как твой дед!
Он покачал головой, смахнув прошлое. Протёр лицо ладонью и медленно поднялся со скамейки.
Новенькую поселили в дальнем коридоре. Маленькая, в платочке, она мяла его в пальцах, то и дело выравнивая.
— С приездом… — неловко начал Николай Семёнович. — Меня Николай Семёныч зовут. А вас?
— Варвара… Петровна… — прошептала она.
— По своей воле? — тихо спросил он, но взгляд говорил: «Знаю».
— Конечно! Сын — важный человек, внук в академии учится. Всё хорошо… — твердила она, будто оправдываясь.
«Бросили, как старый чемодан», — подумал он. Только материнское сердце может так врать, защищая своих.
— Я ненадолго… Скоро заберут. Не могу без них…
Слёзы катились, но она сжимала губы.
— Всё будет, — сказал Николай Семёнович и ушёл, не оборачиваясь.
Утром в коридоре шум. Сосед буркнул:
— Новенькая скончалась. Сердце.
Николай Семёнович лёг на койку, отвернулся.
— Отмучилась… — прошептал он, крестясь.
За окном всходило солнце, будто стыдясь осветить мир, где брошенных стало на одного больше.
