Антонина Петровна обожала в жизни две вещи: себя — безоговорочно, и своего сына Васеньку — с фанатичной преданностью. Вася был не просто сыном. Он был центром её маленькой вылизанной вселенной. С пелёнок он получал самое лучшее: игрушки, о которых соседские дети только мечтали, одежду «как у царя» и деликатесы, привезённые из-за границы.
Васю водили на всевозможные кружки: от бальных танцев («Для осанки, Васечка!») до борьбы («Чтобы дать сдачи!»). Вася демонстрировал завидное постоянство — нигде не задерживался дольше месяца. Учиться было лень, стараться — немыслимо. Куда интереснее было гонять воробьёв, рисовать каракули на рекламных щитах и дразнить кота Барсика, который однажды оставил на новых джинсах памятные царапины. Антонина Петровна лишь вздыхала: «Ну что поделать, нрав!»
Вася вырос. Стал высоким, ленивым, с вечно сонным взглядом и руками, не знавшими труда. Теперь у Антонины Петровны появилась новая священная миссия: оградить сына от «недостойных» девушек. В её критерии входили: квартира (желательно в центре Москвы), машина (премиум-класса) и родители (обязательно с положением). Вася, привыкший, что мать всегда права, послушно избегал всех, кого она не одобряла. «Ну куда тебе, Васенька, у неё же папа — простой врач!» или «Она же ездит на маршрутке! Это не твой уровень».
Пока однажды в библиотеке, куда Васю занесло в поисках бесплатного Wi-Fi, он не столкнулся с Надей. Она несла стопку книг, и они рассыпались. Вася, движимый редким порывом, помог собрать. Взглянул в её большие, серые, как петербургское небо, глаза — и что-то внутри ёкнуло. Надя работала в читальном зале. Жила в скромной однушке на окраине, доставшейся от бабушки. Машины не было. Родители — педагоги из провинции. По меркам Антонины Петровны — полный провал. Но Надя была тихой, улыбчивой, пахла книгами и корицей. И Вася впервые ослушался мать.
Антонина Петровна встретила невесту, как ревизор — нарушителя. Осмотр с ног до головы. Чай, нарочито остывший. Вопросы, как на допросе:
«Квартира есть? Однашка… На окраине… Родители? Учительница? Машину водить умеешь? Нет? Ну конечно…»
Надя краснела, теребила салфетку, отвечала тихо и честно. Вася молча доедал мамин пирог. В душе Антонины Петровны бушевал гнев. «Эта серость?! Для моего сына?! Ни за что!»
Но Вася упёрся. Впервые в жизни. И Антонина Петровна, скрепя сердце, дала согласие. Не потому что смирилась. Она затаилась.
Свадьба была скромной. Надя переехала к ним. И началось. То, что называлось «притиркой», а на деле — медленное уничтожение.
«Наденька, суп сегодня… пресный. Васечка любит наваристый, а это — вода водой».
«Пыль на полке! Вася же аллергик, ты знаешь?» (Надя вытирала дважды в день).
«Вася, посмотри, как она рубашку погладила! Складка!»
Надя терпела. Любила Васю. Надеялась, что он вступится. Но Вася привык, что мать всегда права. И лишь ворчал: «Ну, Надь, старайся. Мама же заботится».
Антонина Петровна действовала тоньше:
«Вася, Надя дешёвую колбасу купила… На тебе экономит?»
«Надюша, в этой кофте ты… как мешок».
Надя плакала в подушку. Вася злился: «Хватит! Мама просто хочет как лучше!»
Однажды, вернувшись с работы (Надя подрабатывала репетитором), она застала Антонину Петровну, выливающую её суп.
«Ой, Наденька! Я нечаянно… Показалось, прокис. Ничего, Васечка, я тебе котлет сделаю!»
Надя посмотрела на Васю. Он пожал плечами: «Ну что поделать, мама нечаянно».
Это была последняя капля.
Через месяц они развелись. Надя ушла тихо, с чемоданом и разбитым сердцем. Антонина Петровна торжествовала: «Ну вот, сынок, освободились! Теперь найдём тебе достойную!»
И Вася нашёл. Вернее, его нашла Катя — яркая, громкая, дочь владельца сети автосалонов. С квартирой в центре, машиной и родителями, перед которыми даже Антонина Петровна робко затихла. Катя не спрашивала разрешения. Она ворвалась в их жизнь, как ураган.
Первый же ужин стал битвой.
Антонина Петровна (сладко): «Катенька, суп слишком острый… Васечка не любит».
Катя (громко, с набитым ртом): «А я люблю! Вась, попробуй, огонь! Если не нравится — не ешь. Мамаша, вам лишь бы покритиковать?»
«Катя, пыль на полке…»
«Вася, купи робот-пылесос! У папы такой!»
«Васечке эта рубашка не идёт…»
«Чушь! Я сама выбирала! Стильно!»
Вася, глядя в её дерзкие глаза, кивал: «Да, Кать, стильно!»
Антонина Петровна пыталась намекнуть:
«Вася, Катя такую дорогую ветчину купила… Бездумно тратит!»
Катя тут же парировала: «Это пармская ветчина! Деликатес!»
Вася менялся. Он влюбился в её энергию, её уверенность. Начал спорить с матерью. Говорить «нет». Власть Антонины Петровны таяла.
Она боролась: плакала, симулировала болезни. Катя лишь фыркала: «Болит сердце? Вызываем платного врача!»
Прошло несколько лет. После очередной ссоры, где Антонина Петровна назвала Катю «охотницей за деньгами», та заявила холодно:
«Вы травили Надю. Теперь травите меня. Но я — не она. Вася, выбирай. Либо она живёт тихо. Либо — в другом месте».
Вася посмотрел на мать. На её злобное лицо. На Катю — дерзкую, свою. И сказал:
«Мама, тебе нужен покой».
Так Антонина Петровна оказалась в «Уюте» — частном доме престарелых. Чисто, уютно, но не её владения. Вася с Катей приезжали редко. Привозили дорогие фрукты, которые ей было трудно жевать.
Она сидела у окна. Вместо Васиного смеха — тишина. Вместо власти — беспомощОна смотрела в окно, и лишь теперь понимала, что настоящая любовь — не в том, чтобы держать сына при себе, а в том, чтобы отпустить его в свою жизнь, даже если это значит остаться одной.
