— Ох, ну здравствуй, царство бардака! Анюта, ты же дома торчишь целыми днями. Могла бы и посуду помыть, — вздохнула мать, едва переступив порог кухни.
Аня в это время вытаскивала из стиралки мокрое бельё. Оно невесело болталось с её рук, ледяными каплями стекая на пол. Пальцы дрожали от усталости, спина ныла так, что хоть плачь.
В соседней комнате завозился и хныкнул Артёмка. Опять проснулся.
— Мам, серьёзно? Ты *только* об этом думаешь? — тупо спросила Аня, даже не поднимая глаз. — Дети болеют, ты же знаешь.
Людмила Петровна поставила на стол пакет с мандаринами. Окинула кухню взглядом строгого ревизора и снова вздохнула — теперь уже так, будто её лично оскорбили.
— Я просто не понимаю, как можно жить в таком бардаке. У тебя ведь двое детей, а не десять. И муж есть.
Аня промолчала. Просто повесила простыню на батарею и на секунду застыла, сгорбившись. Хотелось крикнуть маме в лицо, что и с двумя детьми не сахар, но сил уже не было — все ушли на капризы Артёмки, температуру у Лизы, бесконечную готовку, нервные сборы в садик и тревожные ночи. А тут ещё мама со своими закидонами насчёт чистоты — вишенка на торте.
Аня зашла в коридор, чтобы хоть немного перевести дух. Заглянула в спальню — Лиза спала, потные кудряшки прилипли ко лбу. Артёмка уже сидел в кроватке и недовольно тёр глаза кулачками.
— Я думала, ты пришла помочь, — прошипела Аня, возвращаясь на кухню с сыном на руках. — Посуда подождёт, лучше с детьми посиди.
— Анюта, дети чьи? Твои. Я уже не молодая. Мне проще с тарелками возиться, чем с малышами.
— Мам! Ты можешь хоть на секунду забыть про свои чёртовы тарелки и не выискивать пыль? У меня одна с температурой, второй весь день на руках! Я три ночи не спала. Ни твои мандарины, ни нравоучения, ни влажная уборка мне не помогут.
Людмила Петровна плотно сжала губы. Ноздри её дрогнули от возмущения.
— Я помогаю как могу.
— Нет, ты не помогаешь, ты просто давишь. Как всегда.
Аня поставила сына в манеж, схватила пакет с мандаринами и сунула его матери.
— Забирай и уходи. Пожалуйста.
Даже Артёмка притих. Людмила Петровна презрительно щурилась — сначала на дочь, потом на пакет. Резко вырвала его, будто там была граната без чеки, и ушла.
Когда в груди чуть полегчало, Аня опустилась на пол рядом с манежем и прижала к себе Артёмку. Тот чихнул ей прямо в плечо. Женщина вздохнула: ну вот, чего не хватало…
Раньше она терпела. Скрипела зубами, но молчала. Потому что… ну, это же мама. Так у всех. У половины подруг такие же мамы, бабушки, свекрови. Все терпят.
Аня надеялась, что мама изменится, но та оставалась прежней.
В детстве было то же самое. Аня никогда не забудет, как в пятом классе взяла третье место на городской олимпиаде по литературе. Ей дали грамоту и плитку шоколада. Девочка светилась от гордости, протягивая её маме. Аня хотела сказать, что это и её заслуга тоже, но не успела.
— Опять куртку испачкала! И в таком виде по улице шла! — возмущалась Людмила Петровна. — Ты же девочка. Должна аккуратной быть.
Если в четверти хоть одна четвёрка — скандал. Если Аня мыла пол — проверка под шкафами и за дверьми.
Людмила Петровна никогда не хвалила дочь. В лучшем случае молчала, в худшем — находила повод уколоть. Все её комплименты будто выдавались по квотам, и Ане они никогда не доставались.
Сергей, муж Ани, знал об этом. Сам слышал, как тёща ворчала:
— Зачем столько игрушек? Вот я тебя растила — хватало кубиков да конструктора.
Аня старалась не звать маму за стол. Но если уж приходилось, заранее готовилась к критике:
— Мясо сухое. Пережарила.
А вот чтобы спросила, как дела или самочувствие — такого не было.
Вечером Аня написала Сергею. Он знал, что Лиза заболела. ЗнаИ даже теперь, когда Аня впервые за долгое время почувствовала, что может позволить себе не терпеть, в её сердце всё равно оставалась маленькая девочка, мечтавшая услышать от мамы простое: «Я горжусь тобой».
