**Дневник.**
Проснулась от боли. Что-то снилось перед этим, важное, но вспомнить не смогла — слишком сильно скрутило живот. Будто ножом резануло, даже в спину отдавало.
Лежала, прислушивалась — вроде отпускает. Попробовала сесть, а как встать собралась, снова сковало. Вскрикнула, соскользнула с кровати на пол. На четвереньках доползла до комода, где телефон заряжался. Так и вызвала «скорую» — стоя на коленях, одной рукой в пол упираясь.
«Успокойся, вот приедут, всё будет нормально, — уговаривала себя. — А дверь? Надо открыть!» Ползком доплелась до прихожей. Боль пульсировала, живот горел. Попыталась подняться, чтобы щеколду отодвинуть, — снова резь. Слёзы сами собой хлынули. Вот оно, одиночество страшное — не то, что стакан воды некому подать, а то, что дверь некому открыть, когда спасение за ней. Прикусила губу до крови, дёрнула щеколду — и в обморок.
Сквозь туман в голове ловила обрывки фраз, кто-то спрашивал, она ли отвечала — не понятно.
Очнулась в палате, в окно било низкое осеннее солнце. Резко отвернулась — и тут же скривилась от боли под рёбрами. Живот казался огромным, но почти не болело.
А ведь ещё вчера, когда в очередной раз пыталась порвать с Виктором, думала — лучше умереть, чем так жить. Ни мужа, ни детей. Одна. Зачем всё это? А ночью хваталась за жизнь, поняла, как страшно умирать вот так — внезапно, в пустой квартире.
— Очнулась? Сейчас медсестру позову.
Повернула голову — рядом на койке лежала полная женщина в ситцевом халате в цветочки.
Вошла медсестра.
— Как себя чувствуете? — молодая, румяная. Или это из-за розовой шапочки казалось?
— Нормально, — ответила. — А что со мной?
— Доктор скоро подойдёт, всё объяснит, — сказала девушка и вышла.
Заметила толстую русую косу до пояса. Неужели сейчас ещё носят косы?
— Ты в гинекологии. Два часа как тебя привезли. Крепко спишь, девонька, — сказала соседка.
«Девонька». В последнее время её чаще называли «женщиной» или «гражданкой» в магазинах. Чувствовала себя старухой. Хотя сорок два — какая же она старуха? Может, поэтому, когда знакомые сватали очередного жениха, отмахивалась — поздно, не надо. Вот и с Виктором пыталась расстаться, но он всё возвращался.
— Как самочувствие? — вошёл доктор лет пятидесяти.
— Что случилось? Мне операцию делали? Живот как шар надутый.
— Петрова, вас в перевязочную ждут, — сказал он соседке.
Та кряхтя поднялась и вышла.
— Вам лапаротомию делали. Внематочная, труба лопнула.
— Как? — чуть не подпрыгнула на койке, живот тут же ответил болью.
— Что вас так удивило?
— Мне же бесплодие ставили!
— Это не исключает внематочной. Да и обычная беременность возможна. Жизнь — штука непредсказуемая, поверьте. Полежите у нас пару дней.
— Вставать можно?
— Нужно. Но аккуратно.
Осталась одна, переваривала услышанное. Говорили же — детей не будет. Муж из-за этого ушёл. Хотя, скорее, это был повод для его измен. «Неужели правда могу забеременеть? Хотя о чём я, в моём-то возрасте…»
Надела халат, тапки — голова кружилась. В кармане нащупала ключи и паспорт. «Дверь закрыли».
Зеркала в палате не было. Пригладила волосы ладонью, вышла в коридор. Дошла до ординаторской — дверь закрыта, ключ торчит. Пошла к посту, но вдруг закружилась голова, подкатила тошнота. Села на диван в холле.
«Интересно, обрадовался бы Витя, если б узнал, что от него мог ребёнок быть?» Познакомились пять лет назад. Сразу предупредил — женат, ребёнок маленький. Бурный роман, никаких надежд не строила. Много раз рвала отношения, но он возвращался. Сначала обещал уйти, когда дочь подрастёт. Потом — когда в школу пойдёт. Потом она перестала спрашивать. Говорила себе — «последний раз», но впускала снова.
Разговор за стеной прервал мысли. Не прислушивалась, пока не услышала свою фамилию.
— Представляешь, Сергеев во время операции у неё опухоль нашёл. Огромную.
Узнала голос медсестры с косой.
— И что?
— Да ничего. Зашили и всё. Говорит, последняя стадия. Завтра эту Кузнецову в онкологию отвезут. А женщина ещё не старая…
Кузнецова. Это же она.
В ушах зазвенело, в глазах потемнело. «Рак? Последняя стадия? Почему доктор не сказал?»
С трудом доплелась до палаты, рухнула на кровать. Давили слёзы. Вернулась соседка.
— Чего ревёшь? Позвать кого?
— Не надо.
Вышла в коридор, спустилась на первый этаж. День тёплый, солнце. Больные гуляли по парку.
«Не поеду в онкологию. Не хочу, как мама…»
Ключи и паспорт в кармане. Вещей нет. Развернулась и пошла к выходу.
Шла пешком, присаживалась на скамейки. Холодно — всё-таки сентябрь. Прохожие косились, но какая разница?
Дома смыла больничный запах, заварила крепкий чай. Живот ныл, но терпимо.
То плакала, то впадала в оцепенение. Что хорошего в жизни было? Кто похоронит? Разве что Витя вспомнит…
Три дня пролежала. На четвёртый встала — будто и не болела. В зеркале — та же худая женщина. Мама перед смертью жёлтая была, а у неё ничего такого.
Взяла телефон, удалила его номер из чёрного списка. Но дверь ему не откроет. Пусть запомнит её такой.
Осмотрела квартиру. Надо завещание написать — хоть тёте двоюродной достанется, не государству. Позвонила нотариусу, записалась.
Вечером сделала яичницу, с аппетитом съела.
Ночью приснилась мама — здоровая, как раньше. Строго смотрела.
— Мам, что не так?
Проснулась от собственного крика. Сердце колотилось. Включила свет, больше не спала.
Утром поехала на кладбище. Автобус проезжалНо перед кладбищем вдруг вышла у больницы — будто невидимая сила потянула.
