Я НАШЛА МЛАДЕНЦА У ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ ПУТЕЙ И ВЫРАСТИЛА ЕЁ КАК СВОЮ — 25 ЛЕТ СПУСТЯ ЕЁ ПРОШЛОЕ ПОСТУЧАЛОСЬ В ДВЕРЬ
«Стоп… что это было?»
Я замерла на полпути к вокзалу, когда слабый звук пробился сквозь тишину. Ледяной февральский ветер рвал полы моего пальто, щипал щёки и принёс с собой тихий, но упрямый плач — едва слышный среди завываний вьюги.
Звук шёл от путей. Я повернулась к старой будке путевого обходчика, едва заметной среди снежных сугробов. У стальных рельсов лежал тёмный свёрток.
Осторожно подошла ближе. Грязное, поношенное одеяло прикрывало крошечное тельце. Из-под него торчала маленькая ручка — красная от холода.
«Господи…» — выдохнула я, сердце колотилось.
Бросилась на колени и подняла её. Младенец. Девочка. Ей не было и года. Губы посинели от стужи, плач был слабым, будто у неё не осталось сил даже бояться.
Прижала её к груди, запахнула пальто, чтобы согреть, и побежала — что есть мочи в сторону деревни. К Татьяне Семёновой, нашей единственной фельдшерице.
«Зина, что за…?» — Таня взглянула на свёрток у меня в руках и ахнула.
«Нашла у путей. Замёрзла почти.»
Таня бережно приняла малышку, осмотрела. «Холодная… но живая. Слава Богу.»
«Надо в милицию позвонить,» — добавила она, потянувшись к телефону.
Я остановила её. «Отправят в детдом. Не выживет.»
Таня заколебалась, потом открыла шкаф. «Держи. Осталась смесь с прошлого визита внучки. Пока хватит. Но Зина… что ты задумала?»
Я взглянула на личико, уткнувшееся в мой свитер. Девочка перестала плакать.
«Я её выращу,» — тихо сказала я. «Другого выхода нет.»
Слухи поползли мгновенно.
«Тридцать пять, замуж не вышла, одна живёт — и вдруг подбирает брошенных детей?»
Пусть болтают. Мне всегда было плевать на пересуды. Оформила документы с помощью знакомых из сельсовета. Родни не нашлось. Никто ребёнка не разыскивал.
Назвала её Алиной.
Первый год был самым тяжёлым. Бессонные ночи. Температуры. Зубы. Качала её, убаюкивала, напевала колыбельные, которые едва помнила из собственного детства.
«Ма!» — сказала она однажды утром, в десять месяцев, протягивая ко мне ручонки.
Слёзы покатились по щекам. После стольких лет одиночества — лишь я и мой тихий домик — я стала чьей-то матерью.
К двум годам она превратилась в ураган. Гонялась за котом, дёргала занавески, ко всему лезла с любопытством. К трём — знала все буквы в азбуке. К четырём — сочиняла целые истории.
«Одарённая,» — качала головой соседка Галя. — «Не знаю, как у тебя получается.»
«Это не я,» — улыбалась я. — «Она просто создана, чтобы сиять.»
В пять лет начала возить её в садик в соседнее село. Воспитатели обалдели.
«Читает лучше семилетних,» — говорили они.
В школу пошла с каштановыми косами, перевязанными лентами. Каждое утро заплетала их идеально. Ни одного родительского собрания не пропустила. Учителя не нахваливались.
«Зинаида Петровна,» — как-то сказала одна из них, — «Алина — мечта любого педагога. Ей далеко пойти.»
Грудь распирало от гордости. Моя дочь.
Она выросла в статную, красивую девушку. Высокая, с прямой осанкой, с ясными голубыми глазами, полными решимости. Побеждала в олимпиадах по русскому, математике, даже в областных научных конкурсах. Всё село знало её имя.
А потом, в десятом классе, вечером она заявила:
«Мама, я хочу быть врачом.»
Я заморгала. «Прекрасно, доча. Но как мы потянем институт? Город? Аренду? Еду?»
«Получу стипендию,» — глаза её горели. — «Я справлюсь. Обещаю.»
И справилась.
Когда пришло письмо о зачислении в медицинский, я рыдала два дня. От радости и страха. Она уезжала от меня впервые.
«Не плачь, мам,» — на вокзале она сжала мою руку. — «Буду приезжать каждые выходные.»
Конечно, не получалось. Город поглотил её. Пары, практика, экзамены. Сначала приезжала раз в месяц. Потом — раз в два-три. Но звонила каждый вечер, без исключений.
«Мам! Сдала анатомику на отлично!»
«Мам! Мы сегодня принимали роды на практике!»
Я слушала её истории, улыбаясь.
На третьем курсе она позвонила с новым волнением.
«Я познакомилась с одним человеком,» — сказала она застенчиво.
Его звали Денис. Сокурсник. Привёз его как-то на Рождество — высокий, вежливый, с добрыми глазами и тихим голосом. Поблагодарил за ужин и стал убирать со стола без напоминаний.
«Хороший,» — шепнула я Алине на кухне.
«Правда?» — она сияла. — «И не переживай, учёба на уровне.»
После института она пошла в ординатуру. Педиатрия, конечно.
«Ты меня спасла,» — сказала она. — «Теперь я хочу спасать других детей.»
Приезжала реже. Я понимала. У неё своя жизнь. Но хранила все её фото, все истории о маленьких пациентах.
А потом в четверг вечером раздался звонок.
«Мам… можно я завтра приеду?» — голос её был тихим. Взволнованным. — «Мне нужно поговорить.»
Сердце ёкнуло. «Конечно, доченька. Всё в порядке?»
На следующий день она приехала одна. Без улыбки, без блеска в глазах.
«Что случилось?» — обняла её.
Она села, сцепила пальцы. «Ко мне в больницу пришли двое. Мужчина и женщина. Они… спрашивали обо мне.»
Я нахмурилась. «В каком смысле?»
«Сказали, что они мои дядя и тётя. Что их племянница пропала 25 лет назад.»
Мир покачнулся. «И?»
«У них были фото. Результаты ДНК. Всё сходится. Это правда.»
В комнате повисло молчание.
«Они тебя бросилиОна тихо положила руку мне на колено и прошептала: «Но мама, разве ты не знаешь — моя настоящая семья всегда была здесь, рядом с тобой.»
