Если бы знать, что так выйдет…
Автобус трясло на колдобинах. Водитель ругался сквозь зубы, объезжая лужи, иногда выскакивая на встречку. Народу в салоне было мало — будний день.
Иван смотрел в окно на грязный подтаявший снег. Ещё чуть-чуть — и весна придёт, а там и лето не за горами. Автобус дёрнулся на очередной яме, и водитель снова выдал что-то крепкое.
— Колёса отлетят, чёрт побери.
Впереди показалась кладбищенская ограда, за которой чернели памятники.
Каждый раз, приезжая сюда, Иван чувствовал гнетущую тяжесть — жизнь коротка, и конец у всех один. Мысли о том, что и его когда-нибудь положат в эту землю, были невыносимы. Ходил сюда не от тоски, а по обязанности: так принято — навещать мёртвых в положенные дни. Ему стало стыдно за свои размышления, и он тяжело вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Двери распахнулись, пассажиры вышли, разминая ноги. Люди сразу потянулись к рядам пластиковых цветов вдоль забора. Иван медленно прошёл мимо, высматривая живые. От ядовитых красок рябило в глазах. В конце ряда сидела женщина с ведром красных гвоздик.
Купив четыре цветка, Иван зашёл на кладбище. Дорожки утопали в слякоти. Он обходил лужи, но даже под снегом хлюпала вода. Зря надел старые зимние ботинки.
Он дошёл почти до леса и свернул налево. Могилу жены нашёл сразу по кресту. «Надо памятник ставить. Или подождать? Пусть сын потом один на двоих сделает». Временных крестов вокруг уже не было. Он окинул взглядом ряды могил. Много новых появилось с прошлой осени.
Переступил через оградку и встал в мокрый снег, утоптав его. Ноги промокли.
— Здравствуй, Таня.
С потускневшей фотографии в рамке улыбалась жена. Он любил этот снимок. Запомнил её такой, хотя здесь ей всего тридцать пять.
Вспомнил тот день рождения. С утра сбегал за цветами, а когда вернулся, Таня уже нарядилась в новое платье. Он подарил ей золотые серьги. Она тут же надела их и засмеялась. Он успел запечатлеть этот момент. Как будто вчера было…
— С днём рождения. Тебе бы пятьдесят пять сегодня. — Иван прикинул, куда воткнуть гвоздики.
Вся могила была утыкана пластиковыми цветами. Они не выгорели, будто их вчера принесли.
Он наклонился, выдернул из снега жёлтый искусственный цветок перед крестом и воткнул его в снег у ног. На освободившееся место положил гвоздики. Земля замёрзшая, стебли не пройдут, но снег растает — цветы всё равно упадут. Они казались скромными рядом с яркими пластиковыми бутонами. Но зато живые.
— Скучаю. Но часто сюда не хожу. Прости и не сердись. Я заслужил лежать здесь, а не ты. Вон как жизнь распорядилась…
Он говорил долго, рассказывал новости, глядя на портрет, пока ноги не заледенели. Тишину разрывало карканье ворон. От этого становилось ещё тоскливее.
— Пойду я, Танюшка. Ботинки промочил, а ругать некому. Приду после Пасхи, когда сухо будет. Тогда и могилу приберу, новую фотку принесу — такую же. Красивая ты тут очень. Прости меня. — Он вздохнул, переступил через оградку и, не оглядываясь, пошёл к выходу.
На остановке уже ждали люди. Когда он наконец сел в автобус, пальцев на ногах почти не чувствовал.
Дома снял мокрые ботинки, поставил чайник. Выпил два стакана чая с мёдом, надел сухие носки, включил телевизор и лёг на диван. Шёл какой-то фильм. От чая разморило, потянуло в сон…
***
Света пришла на стройку после колледжа. Молоденькая, глаза большие, на носу веснушки, улыбка — будто солнце выглянуло. Иван не мог отвести от неё взгляд. У него жена, сын в школе, а тут эта девчонка. И что делать, если она всё время на виду? Не закрывать же глаза.
Как-то перед Новым годом они встретились на остановке. Света куталась в воротник пальто. В глазах отражались огни фонарей. Иван украдкой поглядывал на неё. Когда подошёл автобус, он протиснулся за ней и сел рядом.
— Здравствуй, Света. Домой?
— Да. А ты?
— И я. — Он помолчал. — Ёлку уже нарядили?
— Нет. Отец всегда живую покупал. Лежит на балконе. А тридцатого декабря всей семьёй украшали. И запах! Сразу праздник чувствуешь.
— Так сегодня же тридцатое. У тебя на балконе ёлка? — спросил Иван.
Света рассмеялась. Он засмотрелся.
— Родители далеко, а у меня искусственная. Сейчас приду, соберу, украшу. Конфеты повешу — как мама раньше делала. Потом чай попью, полюбуюсь. — Она снова засмеялась.
Иван представил комнату, ёлку, Свету, тянущуюся к верхушке с шаром… А в кухне шумит чайник…
— Можно я с тобой? В гости? — неожиданно вырвалось у него.
— Зачем? — она смутилась.
— Ёлку помогу наряжать. Чай попьём. — Он сам удивился своей наглости.
Что она сейчас подумает? Иван поспешно добавил:
— Ты так хорошо про ёлку рассказала… У меня жена с сыном две недели назад украсили. Пришёл с работы — уже готовая. Сын не удержался. Привык, наверное. А мне так не хватает праздника…
— Ладно. Поехали, — просто сказала Света, глядя на него большими глазами.
Он быстро собрал ёлку, они вместе украсили её, смеясь и толкаясь. Будто давно знали друг друга. Потом пили чай… И он ушёл, хотя не хотелось.
А в Новый год снова пришёл к ней. Уже не помнил, что соврал жене. Нет, помнил — и как Таня посмотрела на него, будто всё поняла. Но остановиться не мог. Тянуло к Свете, как в воронку.
Стал захаживать к ней. Света ничего не спрашивала. Только иногда в её глазах мелькала тоска. Такую же тоску он видел у Тани, когда возвращался домой.
Однажды Иван шёл домой, полный решимости во всём признаться. Не мог больше так жить. ЗнаИ так, сквозь годы, одиночество и покаяние, он нёс свою вину, как тяжёлый крест, зная, что никто уже не скажет ему: «Прощаю».
