— Ну что разнюнился, как девчонка? — Люся резко отодвинула сковородку и обернулась к мужу, размахивая деревянной ложкой. — Что за концерт устроил?
Игорь сидел за кухонным столом, закрыв лицо ладонями. Плечи его содрогались, а между пальцев сочились слёзы.
— Люсь, ну как ты не понимаешь… Это же мама… — прохрипел он, сжимая кулаки.
— Мама, мама! — передразнила она, шлёпнув кастрюлю на стол. — Восемьдесят три года — не шутка! Кому-то и до шестидесяти не дожить.
Он поднял на неё покрасневшие глаза.
— Как ты можешь? Она же тебя как родную любила!
— Любила, да, — фыркнула Люся, накладывая себе щи. — Особенно когда учила, как вас с Лёшкой воспитывать и борщ правильно варить. Тридцать лет её «советы» терпела!
Аппетит у неё был отменный, хотя всего пару часов назад они вернулись с кладбища.
— Хватит ныть, — сказала она, отламывая кусок чёрного хлеба. — Мёртвых не вернёшь. Лучше подумай, что с её квартирой делать. Продавать надо, пока рынок не рухнул.
Игорь вскочил так, что стул грохнулся на пол.
— Ты вообще в себе?! Мать только в землю, а ты уже о деньгах!
— А когда тогда? — спокойно жуя, ответила Люся. — Через год? Через пять? Квартира пустует, коммуналка капает. Надо же головой думать, Игорь.
Он схватился за виски. Всё это напоминало дурной сон. Мама угасала три месяца — он каждый день ездил в больницу, держал её за руку. А Люся ни разу не собралась:
— Голова раскалывается…
— Температура, не хочу заразить…
— На работе аврал, не вырваться…
А теперь, когда всё кончено, её волнует только прибыль.
— Я пойду… — пробормотал Игорь, шагая к выходу.
— Куда это? Садись, поешь горяченького.
— Не лезет.
— Зря. Организму силы нужны.
Он вышел на балкон. Осенний ветер сразу обжёг щёки. Внизу, во дворе, дети гоняли мяч, жизнь шла своим чередом. А у него внутри всё перекосилось.
Мама унесла с собой последнюю нить, связывавшую его с детством, с тем временем, когда он был для кого-то главным. Люся этого никогда не понимала. Для неё свекровь была лишь обузой.
Дверь скрипнула.
— Игорек, заходи, простудишься. — Она протянула ему кружку чая с паром. — Согрейся.
Он взял дрожащими руками.
— Люсь… скажи честно — ты её хоть чуть-чуть любила?
Женщина пожала плечами.
— Любила, не любила… Какая разница? Жили же как-то.
— Как-то, — повторил он. — Точно. Просто «как-то».
Люся прищурилась.
— Ты о чём? Не нравится, как живём?
— Не знаю… сейчас вообще ничего не понимаю.
Они стояли в тишине. Она куталась в клетчатый халат, он пил обжигающий чай.
— А помнишь, как мама тебя пирожкам учила? — вдруг спросил он.
— Ещё бы! То тесто не то, то начинка не так. Надоела со своими придирками.
— А как Лёшка ей первый раз «бабуля» сказал?
— Ну и? Все бабки радуются.
Игорь поставил пустую кружку на перила.
— А помнишь, когда у неё пневмония была, и ты ей в больницу передачи носила?
Люся замолчала. Этого не было — передачи таскал он, а она в это время жаловалась подружкам, что муж семью забросил.
— Пойдём уже, зябну, — буркнула она.
Вечером приехал Лёха с женой Катей. Оба выглядели потерянными — их поколение со смертью почти не сталкивалось.
— Пап, как ты? — сын обнял его.
— Да как-то…
— Бабуля была золото…
— Была, — к горлу снова подкатил ком.
Катя неловко переминалась.
— Игорь Семёныч, примите наши соболезнования…
— Спасибо, дочка.
Люся вышла с подносом.
— Садитесь, чай пить будем. Пирожное купила — «Картошку».
— Мам, может, не сейчас? — осторожно сказал Лёха.
— А когда тогда? Жизнь ведь не останавливается.
Она разрезала десерт ножом, будто это был обычный воскресный ужин.
— Кстати, — повернулась она к Кате, — может, вам квартиру бабушкину забрать? Всё же своё жильё лучше съёмного.
Лёха и Катя переглянулись.
— Мам, рано ещё…
— Почему рано? Район хороший, метро рядом. Им бы как раз.
Игорь встал, стукнув кулаком по столу.
— Людмила, хватит! Мать сегодня похоронили!
— Игорь, не ори при детях, — холодно сказала она. — Я практичные вещи решаю.
— Практичные?! — он задохнулся от ярости. — У тебя вся жизнь — сплошной расчёт!
Люся скрестила руки.
— А что, по-твоему, надо? Рыдать в подушку? Пользы-то сколько?
— Пользы?! — Игорь чувствовал, как красная пелена застилает глаза. — ЧЕЛОВЕКА похоронили!
— Похоронили, помянули. Хватит.
Лёха встал между ними.
— Пап, успокойся…
— Ты ничего не понимаешь! Никто из вас!
Он выбежал в коридор, прислонился к стене. Сердце колотилось, как молот.
Из кухни доносилось:
— Что с отцом? — Лёха.
— Маменькин сынок, — ответила Люся. — Всегда был.
Даже сейчас. Даже сегодня.
Игорь лёг на кровать, не раздеваясь. Потолок плыл перед глазами. Он вспомнил, как мама шептала перед смертью:
— Игорек… только Люсю не обижай. Характер у неё тяжёлый, но душа хорошая…
До последнего она искала ей оправдания. А та даже проститься не пришла.
Дверь приоткрылась.
— Пап, можно?
— Заходи, сынок.
Лёха сел на край кровати.
— Я тоже скучаю. Она мне в детстве такие сказки рассказывала…
— Знаю. И мне тоже.
— А её пироги с капустой…
— Да… — Игорь взглянул на сына. — Лёх, почему мама такая… без чувств?
Тот помолчал.
— Люди разные, пап. Кто-то внутри всё держит.
— Но как можно не горевать?
— Не знаюОн посмотрел в окно, где первые снежинки медленно кружились в темноте, и понял, что больше не сможет дышать этим воздухом, пропитанным равнодушием.
