**Дневниковая запись**
На свой 47-й день рождения я накрыл стол на троих — одно место пустовало, и это была старая боль. Два года молчания от дочери, Алисы, превратились в тихую привычку горевать. Но в тот вечер забытая открытка, найденная в дальнем ящике, перевернула всё, во что я верил.
Я аккуратно расставил тарелки, пальцы слегка дрожали. Три прибора — два для нас, один — для неё.
Третья тарелка с аккуратно сложенными приборами стояла перед стулом, на котором никто не сидел уже два года. Но я ставил её каждый раз — словно ритуал, от которого не мог отказаться, как от последней надежды.
Сергей стоял у раковины, вытирая руки потертым полотенцем, которое, казалось, видело не одну семейную трапезу.
— Это для Алисы? — спросил он тихо.
Я лишь кивнул, не отрывая взгляда от стола. Всё выглядело слишком правильно.
В центре дымилась горячая котлета по-киевски. Пюре лежало горкой, с тающими кусочками масла, будто золотые островки. А между ними — мой именинный торт. Небольшой, круглый, со свечками в форме цифр «4» и «7».
Я уже давно не любил торт.
Сергей подошел и зажег свечи. Огоньки замерцали, будто пытались развеселить меня.
— Загадывай, — прошептал он, стараясь улыбнуться.
Но в его глазах читалось другое — он ждал, не дрогну ли я.
Я покачал головой, глядя на пустой стул напротив. Он смотрел на меня, холодный и безмолвный.
Алиса не сидела там два долгих года. Ни звонков. Ни сообщений. Ни поздравлений.
Словно она исчезла, а мне не позволено было даже громко скучать.
Я глубоко вдохнул — так, чтобы воздух обжег грудь, — и достал телефон.
Ее контакт всё еще назывался «Моя девочка». Я так и не смог его изменить.
Нажал «Вызов».
Гудки звучали, будто шаги в пустом коридоре.
Потом — тишина.
— Она ещё не готова, — пробормотал я себе под нос.
Сергей обнял меня. И я сломался. Слезы хлынули горячие и быстрые, будто ждали этого момента целый день.
Я задул свечи одним дыханием и загадал единственное желание: просто обнять её. Хотя бы раз.
Поздно ночью, когда Сергей уснул, а в доме воцарилась тишина, я сидел на краю кровати. Пружины слегка скрипели подо мной.
Лампа отбрасывала на стену мягкий свет, словно тени воспоминаний.
Я достал из-под кровати старый альбом с потрёпанными уголками и поблёкшей наклейкой на обложке.
Открыл его медленно, и запах пыли, бумаги и времени окутал меня — горький, но такой родной.
Первая же фотография заставила меня застыть. Алиса. Десять месяцев, щёки в манной каше, крохотные пальцы сжимают мой палец, будто я — её единственная опора.
— Она была моей, — прошептал я в тишину. — И остаётся.
Но последние два года я стал для неё призраком. Я звонил, писал, отправлял письма.
В ответ — молчание.
Может, я заслужил это.
Вы спросите: какой отец теряет доверие дочери? Всё просто — я так и не объяснил Алисе, почему ушёл от её матери, Ольги.
Мы отдалились друг от друга задолго до разрыва. А когда ушел — не сказал ни слова.
Думал, защищаю её от грязи.
Ошибался.
Алиса обожала мать. Для неё Ольга была героем — водила на кружки, пекла блины, пела перед сном.
А я? Просто исчез без объяснений. Позволил тишине вырасти стеной между нами.
Стеной, которую теперь не преодолеть.
— Я должен попробовать снова, — сказал я Сергею утром, зашнуровывая ботинки дрожащими руками.
Он стоял в дверях, наблюдая с терпением, с которым всегда относился к моим сложным решениям.
— Хочешь, я поеду с тобой? — спросил он, уже берясь за ключи.
— Ты уверен? — прошептал я, сжимая его ладонь.
Он кивнул: — Я буду рядом.
Дорога к дому Ольги прошла в тягостном молчании. Шины гудели по проселочной дороге.
Сердце колотилось так, будто пыталось предупредить.
Когда мы остановились у ворот, я замер. Крыльцо было тем же — облупившаяся краска, треснутая ступенька.
Сергей сжал мою руку, вышел и позвонил, пока я не передумал.
Дверь открыла Ольга. Она изменилась — постарела, выглядела уставшей. В помятом свитере, с небрежно собранными волосами. Она прищурилась, будто не веря своим глазам.
— Привет, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил я, едва слышно.
Она пропустила нас внутрь. В доме пахло можжевельником и вчерашним кофе.
Мы сели в гостиной, воздух гудел от невысказанного.
— Я пришёл спросить про Алису, — начал я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Она не отвечает. Я перепробовал всё.
Ольга провела рукой по шее. — Она уехала в Казахстан… больше года назад. С парнем.
Я моргнул. — Что? Ты мне не сказала?
— Ты не спрашивал, — пробормотала она, глядя в пол.
— Я звонил! Писал!
— Она сменила номер, — добавила Ольга. — Твои письма не дошли.
По телу пробежал холод. — Я не знал.
Тут она встала, будто вспомнив что-то. — Подожди… она оставила тебе кое-что.
Подошла к комоду, открыла ящик. Зашуршали бумаги, звякнули ручки.
Потом протянула открытку.
Аккуратно сложенная, с пожелтевшими краями. Конверт слегка выцвел.
— Она просила передать, — сказала Ольга.
Я взял её дрожащими руками.
На лицевой стороне блестками было выведено: «С Днём Рождения, папа!»
Внутри — знакомый почерк Алисы:
«С 46-летием, папа…»
Я моргнул. — Но мне 47… Ты хранила это целый год?
Ольга отвела взгляд. — Я собиралась… но забыла. Время летит.
— Забыла?! — Я вскочил, ярость кипела внутри. — Ты держала это целый год, пока я рыдал, думая, что дочь меня ненавидит?!
— Я не хотела тебя ранить, — тихо сказаМы сидели с Алисой за чаем в её маленькой алматинской квартире, и в тот момент я понял — иногда достаточно одной открытки, чтобы разрушить стену молчания.
