**Личный дневник.**
Сегодня снова серый день за окном. Тяжёлые тучи нависли над Екатеринбургом, словно отражая моё состояние.
— Мам, я больше не выдержу, — прошептала я, глядя в мутное стекло.
— Что значит «не выдержу»? — мама ахнула, схватившись за грудь. — В пятьдесят лет вдруг не выдержу? Ты в своём уме, Людмила? О чём мыслишь?
О чём? О бесконечных ночах, когда ждала Валеру с его «деловыми ужинами». О насмешливых взглядах, которыми он одаривал меня за столом. О том, как при друзьях клеймил «засидевшейся курицей», а потом хохотал — мол, надо уметь шутить.
— Хочу пожить для себя, — едва слышно ответила я.
— Для себя? — мама фыркнула. — А я? На мою пенсию только хлеб да соль! Валёк нас обеих содержит, между прочим.
Комок в горле. Вечно так: заикнусь о своём — и сразу счёт предъявляют. Долг, вина, обязательства — кандалы, которые тащу через всю жизнь.
— Устроилась на работу. Бухгалтером в контору у Никитиных.
— Что?! — мама рухнула на стул. — Так вот куда ты три месяца тайком сбегала? Всё за моей спиной решила?
— Я не…
— Обязана! — взвизгнула она. — Я тебя растила, здоровье положила! А ты всё рушить собралась? Из-за чего? Из-за блажи?
В прихожей хлопнула дверь — вернулся Валера. Его шаги гулко отдались в тишине. Я впилась ногтями в ладони.
— О чём базар, красавицы? — голос его сладок, как всегда при свидетелях. — Лидия Степановна, орёте — соседи милицию вызовут.
— Твоя жена с катушек слетела! — мать тут же переключилась на зятя. — На работу пёрлась, развод затевает!
Валера медленно повернулся. В глазах — стальной блеск.
— Да ну? — протянул он. — И давно такие фантазии, Людочка?
Мороз по коже. Этот шёпоток — всегда перед бурей.
— Не фантазии, — сама удивилась твёрдости. — Решение.
— Решила! — мать всплеснула руками. — Валера, вразуми её! Климакс, что ли, дурь в голову ударила?
— Мама! — резко развернулась. — Хватит! Мне пятьдесят два, не дурка и не истеричка. Просто хочу…
— Чего же ты хочешь, солнышко? — Валера шагнул ближе, улыбка кривая. — Квартира не нравится? Или «Жигули» старые? Или серёг маловато?
— Замолчи, — отступила к подоконнику. — Ты знаешь, в чём дело.
— В той юбке из бухгалтерии, с которой ты его застукала? — встряла мать. — Фигня! У всех мужиков бабёхи. Терпи, как все!
В груди что-то оборвалось. «Терпи». Вся жизнь — сплошное «терпи». Терпи пьяные выходки. Терпи измены. Терпи ради матери, ради приличия.
— Послушай, родная, — Валера развалился в кресле, — давай честно. Одна ты — ноль без палочки. Кому ты в твои годы сдалась?
— Ноль? — неожиданно рассмеялась. Мать вздрогнула. — Точно, Серёжа.
Именно этому ты меня двадцать восемь лет учил. Что я — пустое место. Что должна благодарить за крохи.
— Людочка, — мать потянулась ко мне, — ты накручиваешь…
— Нет, мам, — мягко отстранилась я. — Впервые за много лет ясно всё вижу. Ухожу.
— Куда?! — взревел Валера, сбросив маску. — Забыла, на кого квартира записана? Кто твою мамашу содержит?
— Ага, — странное спокойствие накрыло меня. — Наконец-то показал зубы. Даже перед матерью не удержался.
— Людка, родная, — мать схватилась за сердце, — ты ж меня не бросишь? Где ты жить будешь?
— Сняла комнату. В Чкаловском. Не дворец, зато своё.
— Что?! — хором ахнули они.
Валера фыркнул:
— На какие деньги? На гроши бухгалтерши?
— Не гроши, — тихо сказала я. — Курсы с красным дипломом окончила. Зарплата — двадцать пять тысяч.
— Предательница! — взвыла мать. — Я тебя растила не для съёмных углов! Что люди скажут?
— Люди, — покачала головой я. — Всю жизнь ты о них думала. А что я чувствую — неважно.
Пошла в спальню, достала собранный рюкзак. Валера перегородил дверь:
— Стоять! Никуда не пойдёшь!
— Отойди, — голос стал чужим, твёрдым. — Развод будет. И не грози — у меня записи твоих пьяных выходок и переписка с той юбкой. Думаешь, партнёрам понравится скандал?
Он побледнел. Впервые вижу его растерянным.
— Блефуешь…
— Проверь. Двадцать восемь лет молчала. Копила доказательства. Думал, дура? Нет, милый. Ждала, пока дети встанут на ноги.
— Дети! — встрепенулась мать. — Что они скажут? Опозоришь нас!
— Они знают. На прошлой неделе говорила с Наташкой. Знаешь, что сказала? «Мама, я рада за тебя».
Тишина. Мать беззвучно шевелит губами. Валера сжимает кулаки.
— Всё продумала? — прошипел он. — Но запомни — назад пути нет. И матери помогать не буду.
— Не надо, — застегнула рюкзак. — Сама справлюсь.
— Справится! — завопила мать. — А таблетки мои? Квартплата? У меня пенсия — три копейки!
— Буду помогать, сколько смогу.
— Сможешь?! — она заломила руки. — А если уволят? В твои годы…
— Хватит! — голос сорвался. — Я не развалина! Я живая! И имею право на счастье!
— Какое счастье? — Валера скривился. — Думаешь, кто-то тебя…
— Замолчи! — перебила я. — Больше не позволю унижать себя. Никогда.
Пошла к выходу. Руки дрожат, но шаг твёрдый. Оборачиваюсь к матери:
— Мам, люблю тебя. Но не могу больше жить для других. Прости.
— Стой! — она бросилась следом. — Уйдёшь — прокляну!
Я замерла. Медленно повернулась:
— Вот как?Теперь я свободна, мама, и может быть, когда-нибудь ты поймёшь, что это — не предательство, а наконец-то обретённое достоинство.
