Смех сквозь обиду
Валентина Ильинична поставила перед внучкой глиняную миску с наваристыми щами и села напротив, следя, как Алена водит ложкой по золотистой поверхности.
— Не по нраву? — спросила бабушка, хотя давно угадывала ответ. Внучка морщилась от каждой ложки уж третий день кряду.
— Всё в порядке, — буркнула Алена, глядя в стол. — Просто не хочется.
— Ага, не хочется, — протянула Валентина Ильинична. — А вчера видела, как ты в погребе шарила, искала что-то. Вареники хотела разогреть, да? Те, что я на прошлой неделе налепила?
Алена вздохнула и отложила ложку.
— Бабушка, ну зачем ты заводишься? Я же сказала — всё норм. Просто умаялась на службе, есть не тянет.
— Умаялась она… — покачала головой старушка. — В твои-то годы я после смены ещё корову доила, бельё на речке полоскала, печь топила. А ты за этим своим телеграфом целыми днями сидишь, умаялась нашлась.
Внучка резко встала, миска звякнула о дубовый стол.
— Знаешь что, бабуля? Хватит! Каждый день одно и то же. То щи не те, то работа не такая, то ухажёры не по твоему вкусу. Достало, ей-богу!
— Вот как с предками разговариваешь! — вспыхнула Валентина Ильинична. — Мать-то тебя так учила?
— Мать меня вообще ничему не учила! — вырвалось у Алены, и она тут же закусила губу.
Повисло молчание. Бабушка медленно поднялась, стала собирать посуду. Руки её слегка дрожали, но голос звучал ровно:
— Понятно. Значит, я во всём виновата. И что приютила тебя после родительского развода — тоже нехорошо. И что кормлю-пою — напрасно.
— Бабуль, я не это… — растерянно пробормотала Алена.
— А что тогда? — обернулась Валентина Ильинична, и внучка увидела слёзы в её глазах. — Что я старая перечница, которая жизнь тебе отравляет? Пожалуй, так и есть. Молодёжи с нами, костями старыми, не по пути.
Алена хотела ответить, но бабушка уже скрылась за занавеской, отделявшей кухню. Послышался звон посуды, плеск воды. Девушка постояла, потопталась, потом побрела в горницу.
Валентина Ильинична мыла миску и тихо всхлипывала. Горькие слёзы капали в помойное ведро, а на сердце скребли кошки. Неужели она и вправду стала обузой? Неужели вся её забота — только поперёк горла внучке?
Вспомнила, как три года назад Алена пришла к ней с узелком и опухшими от слёз глазами. Родители разъезжались — отец сбежал к малявке-секретарше, мать в запой ударилась. И куда податься восемнадцатилетней девке? Конечно, к бабке. Валентина Ильинична без лишних слов устроила её в лучшую горницу, стала варить, стряпать, холсты ей новые шить.
А теперь выходит, всё это лишнее? Что своей заботой она только нервы треплет внучке?
— Валентина Ильинична! — раздалось со двора. — Дома?
Бабушка поспешно утёрлась фартуком и пошла открывать. На пороге стояла соседка Ульяна Карповна с узорчатой шкатулкой.
— Заходи, — кивнула Валентина Ильинична, стараясь говорить бодро. — Самовар поставить?
— Да нет, некогда. Внучка моя из Питера гостинцев прислала, — соседка протянула шкатулку. — Конфет каких-то заморских. Думаю, с тобой поделюсь.
— Спасибо, душевно, — приняла подарочек Валентина Ильинична. — Надолго внучка-то приехала?
— Да на недельку всего. Дела, вишь, не отпускают. Зато как примчалась — сразу ко мне! Платок шерстяной привезла, кофе ароматный. Говорит: «Бабонька ты моя ненаглядная, соскучилась!» — Ульяна Карповна сияла, как медный самовар. — Вот счастье-то какое!
Валентина Ильинична улыбалась, а внутри всё ныло. Вот у Ульяны Карповны внучка — золото! А у неё что? Сплошные попрёки да брань.
— А твоя Алёнушка как? Всё на службе? — полюбопытствовала соседка.
— На службе, на службе, — поспешно кивнула Валентина Ильинична. — Девица пригожая, во всём мне помогает.
— Ещё бы! Красавица, умница. Счастье твоё, — улыбнулась Ульяна Карповна. — Ладно, побегу. Спасибо за конфетки!
Когда соседка ушла, Валентина Ильинична прислонилась к косяку и закрыла глаза. Как же горько лгать, притворяться, что всё ладно! А ведь раньше она взаправду гордилась внучкой — всем рассказывала, какая Алёнушка мастерица, как лихо пляшет, как тонко вышивает…
— Бабуль, кто там был? — из-за занавески выглянула Алена. На лице у неё читалась вина.
— Ульяна Карповна. Гостинцев принесла, — сухо ответила бабушка.
— Слушай, а давай чайку попьём? С этими конфетами? — Алена придвинулась ближе. — Я… я хотела покаяться. Наговорила лишнего.
Валентина Ильинична молча поставила самовар. Внучка уселась за стол, разложила конфеты на блюдце.
— Красивые какие, — пробормотала она. — В серебряных бумажках.
— Ульяниной внучке из Питера прислали, — заметила бабушка, доставая чашки. — Помнит о старухе.
Алена поняла намёк и покраснела.
— Бабуль, ну что ты? Я тебя тоже люблю, просто… иногда кажется, что ты ко мне придираешься. Вот как с щами сегодня.
— Придираюсь? — Валентина Ильинична обернулась. — А мне сдаётся, что просто беспокоюсь. Ты вся как тростиночка стала, глаза впалые. Может, хвороба какая?
— Да нет, здорова. ПроВот и хорошо, — кивнула бабушка, и между ними снова стало тепло, как в те времена, когда маленькая Алёнушка засыпала под её сказки, прижавшись к тёплому боку.
