Он ушел — и стал ближе
— Хватит меня учить! — голос Катерины звенел от злости, она вцепилась в подол платья. — Тридцать лет бок о бок, тридцать! А ты? Вечно молчишь, как сыч!
Павел отложил журнал, поднял на жену усталые глаза. Седые пряди беспорядочно падали на лоб, щеки алели. Чуял — сейчас грянет гроза.
— Катюш, уйми пыл. Поговорим по-человечески.
— По-человечески? — она язвительно хмыкнула. — Ты вообще когда последний раз словами со мной обмолвился? Спросил, как я? Что на сердце? А? Отвечай!
Павел аккуратно свернул журнал, положил на тумбу. Встал, подошел к стеклу. За окном моросил осенний дождик, клены сбрасывали последние листья.
— Ты права, — прошептал он. — Я редко делюсь мыслями.
— Редко?! — Катерина едва не задохнулась. — Да ты со мной вообще рот не раскрываешь! Приползешь с завода, умолкнешь над тарелкой, в ящик уставишься. Рассказываю про соседку Глашку, как её внук в университет пробился, а ты — «Угу». Говорю, рвусь на дачу, помидоры собрать, а ты — «Делай что нравится». Я тебе живой человек или мебель?
Павел обернулся. По щекам Катерины катились слезы, но она сжала губы.
— Прости, — выдохнул он. — Не ведал, что тебе больно.
— Не ведал! — горько прыснула она. — Паша, а ты обо мне хоть думаешь? Кто я? Кухарка? Прачка? Или просто привычка, как твои стоптанные тапки?
Он промолчал. Катерина круто развернулась и вышла, хлопнув дверью.
— Ладно, не отвечай! Все и так ясно как день.
Павел остался в тишине, прислушиваясь к ее топоту на кухне, звону посуды. Потом затихло и там.
Он рухнул в кресло, взял журнал — буквы плясали перед глазами. Катя правду резанула — отдалился он. Когда? После смерти отца? Или когда стал мастером и завод поглотил с головой?
Вспомнил их встречу. Катенька сидела продавщицей в книжном, зашел он за справочником по машинам. Её улыбка ослепила, он забыл, зачем приперся. Стоял, пялился, пока она не спросила:
— Помочь?
— Дай чего зацепит, — буркнул он.
— Что нравится?
— Да всякое. Техничку, детективы, классиков.
Катя протянула томик Тургенева.
— Вот, попробуй. Про любовь. Чистый слог.
Он купил книгу, но не Тургенева читал, а девушку со смеющимися глазами. Вернулся завтра.
— Понравилось? — спросила Катерина.
— Здорово. А что еще посоветуешь?
Так прошла неделя. Скупал книги, выдумывал темы. Наконец осмелился:
— На Рязанова новую ленту крутят. Сходим?
Она рассмеялась:
— Уж думала, не решишься до старости.
Сыграли свадьбу через год. Помнил их первую конурку — малюсенькую однушку на краю Екатеринбурга. Катя вешала занавески, он вбивал крючки. Вечерами пили чай на кухоньке, строили планы.
— Двоих деток хочу, — говорила Катя. — Парня и девчурку.
— А я домик с палисадником, — отвечал Павел. — Ты розы разводишь, я в гараже мотоцикл латаю.
— И чтоб без ссор, — добавляла она.
— Без единой, — клялся он, целуя в макушку.
Но дети не дались. Врачи разводили руками — судьба, мол. Катя плакала в подушку по ночам, думала, он не слышит. А он слышал и не знал, чем помочь. Замолчали о боли. И о многом другом.
Павел карабкался по службе, Катя перешла в школьную библиотеку. Купили трешку, потом дачу под Екатеринбургом. Катя разбивала клумбы, Павел копался с мотоциклом. Но молчание росло.
Теперь, в пустой гостиной, Павел ясно видел — вина на обоих. Он заковался в панцирь, Катя не пробилась сквозь него. Итог: после тридцати лет родная квартира как чужая.
Утром Катерина была ледяной. Подсунула завтрак без слов, отмахивалась скупо. Павел попробовал зацепить:
— Катюш, вырвемся на дачу в выходные? Цветам помогу.
— Не надо, — отрезала она. — Управлюсь.
— В театр податься? Говорят, крутой спектакль.
— Занята.
Павел сник. Весь день на заводе вертел в голове жену, их рухнувший мир. Вечером купил букет
И вот теперь, сидя за утренним чаем и глядя на родное, хоть и чуть усталое лицо Марины, Виктор испытывал чувство безмерного спокойного счастья, потому что оно было выстрадано и возрождено ими обоими.
