Валентина Ивановна топнула ногой и ткнула пальцем в потолок:
– Опять их дьявольский концерт! – прошипела она, стуча костяшками по батарее. – Глухая ночь, а у них там, как на стадионе!
– Мам, не кипятись, – отмахнулась дочь Людмила, не отрываясь от экрана. – Утром подойдёшь, поговоришь.
– Да сколько можно! Целый месяц слушаю этих… этих… – она махнула рукой, ловя подходящее слово. – Шпаны непутёвой!
– Тише ты, – шепнула Людмила. – Катю разбудишь.
– Пускай встаёт! Пусть знает, в какой общаге живём! – Валентина Ивановна распахнула форточку. – Эй, самозванцы! Урот уберите!
Из окна этажом выше высунулась растрёпанная голова.
– Бабуся, сама не орёшь! Спящих людей не уважаешь!
– Кто тебе бабуся, нахал! – взвилась Валентина Ивановна. – Сейчас милицию вызову!
– Давай, звони! – гаркнул парень, хлопнув створкой.
Звук нарастал.
Старушка опустилась на диван, прижимая руку к груди. Дыхание сбилось, в ушах стоял звон. Людмила оторвалась наконец от телефона.
– Мам, ты как? Валидол принести?
– Корвалолку… – простонала Валентина Ивановна.
Дочь принесла капли. Бабушка выпила, откинувшись на подушки.
– Не могу, Людочка… Совсем. Раньше тишь да гладь, соседи – соль земли… А теперь? – она махнула в сторону потолка, где грохотало нещадно.
– Когда заселились? – осведомилась Людмила.
– Месяц назад. Парочка. Видались приличные, здоровались… Притворщики!
Валентина Ивановна умолкла. Сверху рухнуло что-то тяжёлое, смех прогремел громче музыки.
– Начитанные, небось, – съязвила она. – Нормальный человек в двенадцать спит.
Людмила потянулась.
– Мне пора, мам. Завтра смена у Матвея, Кате в лицей.
– Не оставляй меня с психопатами!
– Да чем я помогу? У самой дела горой. Разбирайся сама.
Людмила ушла. Бабушка осталась одна в тишине, нарушаемой только гулкими ударами сверху.
Достала блокнотик, набрала знакомый номер участкового. Молчание. Позвонила в дежурку.
– Слушаю, – ответил сонный голос.
– Морозова, Валентина Ивановна, с Садовой. Шумят, спать не дают.
– Который час?
– Первого нет!
– Запишем. Наши подъедут, как вызов разберут.
– А когда?
– Не угадать. Много дел.
Бабуля бросила трубку. «Как разберут». Ага, к утру? Завтра? Гадать?
Подошла к окну. Улица спала, фонари мигали сонно. А в доме – сущий ад. Топот, крики… И всем всё равно.
Вспомнилось: тридцать лет здесь. Дети росли на глазах, соседи знали друг друга в лицо. После девяти – мёртвая тишина.
А теперь эта напасть. Молодняк приезжий, мама с папой сумки денег гребут, а дети – ни стыда, ни тона.
Сверху грянул новый хит – воющие гитары, бьющие в самое нутро. Батареи гудели.
Не стерпела, снова к форточке:
– Уберите звук-то! Люди спят!
Ответа – ноль. Грохот продолжился.
Накинув халат, вышла на лестницу. Поднялась выше, позвонила. Шарканье за дверью.
– Кто там? – мужской голос.
– Соседка снизу. Откройте.
Дверь приоткрылась на цепочке. Молодой глаз:
– В чём дело?
– Музыку тише, родной. Ночь на дворе.
– Мы вам мешаем?
– Ещё как! Уснуть невозможно!
Парень фыркнул, тронул дверь, но Валентина Ивановна ловко сунула носок в щель.
– Постой! Я разговариваю!
– Бабусь, не заводись. У себя делаем, что хочется.
– Да весь дом прыгает!
Дверь захлопнулась. Бабушка спустилась домой.
Стало только невыносимее. Гости подтянулись, гомон усиливался.
Легла, закрылась подушкой. Бесполезно. Звук въедался в кости.
Поднялась, налила чай. За окном – мирночь. В доме – сумасшедший дом.
До чего же надоело! Хамство, пофигизм, вечное унижение…
А ведь была время – заведовала читальней, Людку вырастила, Катю нянчила. Люди уважали.
А теперь? Старая перечница, которой можно хамнуть и не оглянуться
Теперь Лена частенько заглядывала на чай, а молоток с важным видом покоился на видном месте, напоминая, что границы уважения Валентина Петровна установила железно.
