Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО…

Запишу в дневник. Опять начальник, Григорий Петрович, на прямой связи вызвал. Сердце екнуло – понял, опять под раздачу попаду. Сам виноват.
Захожу. «Садись, Антон. Весь участок снова подвёл. Форменный выговор тебе обеспечен, да и премии поквартальной лишу. Сколько раз твердил?!» – Григорий Петрович, начальник цеха, рукой махнул с досадой. – «Отцу твоему обещания давал, а ты… Эх, Антон Прокофьевич! Иди с глаз долой. Мужик взрослый, подумай головой! Неужто смертная башка – ни семьи, ни душой к чему? Куда путь держишь?»
Ехал домой на электричке. Народу – хоть яблоку негде упасть, не то что сесть – стоят вплотную, дышать трудно. Знакомые с той же работы, наверное, ужин с женой уплетают. А у меня – пустота да глухие стены. Даже мысли прежней свежести – стопку опрокинуть да в сон рухнуть.
Раньше с комсомольского задора после смены гуляли весело, на меня девчата вешались без памяти. Теперь все обременены – семейные, болтать не о чем, разговоры лишь о пелёнках да капризах жён.
Вышел навернул на старенькую с кульками в тамбуре – так и заполонила всё, размахнулась, бабонька! Не подлезешь. А уж в подземке чего стоит – только и норовили под локоть зайти, или толкнуть без спросу. Все несутся, будто кого-то догоняют! Куда?
И я в двадцать пять лет как ветер носился. Девицы так и льнули. Квартира уже своя была тогда, на заводе платили прилично. Даже машину приобрёл – видавший виды, зато на свои кровные!
Маманька приставала: «Женись, Антошка! Годы-то мчатся! На чего драм этих пудреных время-то теряешь? Вон соседка наша, Авдотья – эдакая ладная девка! Молодая, хозяйственная! Мне по дому помогает, учится на фельдшерицу. Да и глаз на тебя косится, замечаю». А я отмахнулся: «Да не ко двору мне твоя Авдотья. Не по душе пришлась». Вот и прозевал своё счастье. Наверное, тётка Авдотья эта салат из огурчиков режет да котлеты с гречкой мужу жарит. И детей поджидает: «Мама, а татенька скоро будет?» А меня никто дома не встречает. Было время, нравилось это. И сам не пойму, когда же тот момент настал: когда гулянки осточертели, а я всё по протоптанной тропинке плетусь.
Поднялся на этаж, достал ключи. Сунул в замок – не поддаётся, клинит! Повозился, покрутил… Вдруг дверь изнутри открыли! И распахнулась шире. А там… Мама?! В пёстром халате, вся сияющая: «Сыночек! Ты что, смену сработал – и прямиком к нам? А что не предупредил? Видать, вымотался, вид у тебя понурый. Мы с отцом как раз ужинать садились. Иди же раздевайся, руки умой. Отец! Прокофий! Иди сына встречай, не копайся там!»
Я так остолбенел – не шелохнусь, врос. Вышел батянька: «Сынок! А я уж думал, невесту привёл? Не дождаться нам, видать, внучат! Сам-то я подвел, балбес, лишь под сорок остепенился. Да и мать твоя – не первой молодости была. Не затягивай, на моих промахах учись. Всё в свой час надо! Уяснил?»
«Уяснил, пап», – голос пересох. «Пап, спасибо вам обоим за всё! Я сейчас… одну вещь забыл!» – и пулей слетел с лестницы, вышиб дверь подъезда и – наутёк без оглядки.
Отбежал подальше, отдышался. Обернулся осторожно. Как же так? Выходит, с электрички нырял не в ту сторону? Задумался, а ноги по старой памяти принесли к дому родительскому,
И когда их первенец засмеялся впервые, Антон, глядя в его глаза, ясно увидел добрый прищур отца и ласковую улыбку матери — словно они благословляли их счастье прямо сейчас.