Вот, представляешь, по идее мне вообще не надо было быть у воды в тот день. Просто короткий перерыв в моей смене в столовой при причале. Бутер захватил и вышел на пирс, тишину послушать. И тут – слышу этот характерный гул вертолета, режущего небо. Откуда ни возьмись, низко и быстро.
Люди тыкать пальцами начали, снимать на телефоны, шептаться. А я застыл. Чувствовал – что-то… не то.
И тут я его увидел.
Огромного черно-белого овчара в неоновом спасательном жилете. Стоял у открытой двери вертолета, будто сто раз так делал. Спокойный. Собранный. Готовый.
Экипаж внутри кричал, перекрывая шум лопастей, показывая вниз, на реку.
Я проследил за их жестами — и увидел того, кто был в воде. Только голова виднелась, еле-еле, слишком далеко, чтобы с берега помочь.
И потом пес прыгнул.
Чистый, отработанный прыжок прямо из вертушки. Исчез под водой на мгновение, а потом мощно загребая, поплыл вперед.
Я даже не понял, что двигаюсь, пока уже не оказался на ограждении, сердце колотилось. Какое-то дурное предчувствие.
И тут я увидел *его*.
Тот, кто барахтался в реке – почти без сознания, промокший и вялый – был в ветровке, которую *я* сам утром складывал в спортивную сумку.
Это был мой брат. Миша.
И вдруг вчерашний вечер нахлынул.
«Я больше не могу, Саша», – сказал он перед тем, как хлопнуть дверью. – «У всех понятно как жить, а у меня нет.»
Думал, он поехал проветриться. Может, в машине поспать, как иногда делал. Но он не вернулся.
Я и подумать не мог, что он окажется у реки. Холодную воду ненавидел. Глубину тоже.
Пес был уже почти рядом, мускулы уверенно резали волны. Спасатель в гидрокостюме следовал за ним на тросе. Но пес добрался первым.
Он аккуратно вцепился в куртку Миши – будто сто раз так делал. И Миша… не сопротивлялся. Обмяк весь.
На берегу кричали. Спасатель звал носилки. Медики пробивались сквозь толпу. Я слез с ограждения, ноги как ватные, и заковылял к ним.
Вытащили Мишу, бледного, еле дышащего. Губы сизые. Один фельдшер делал ему массаж сердца, другой укол в вену ставил. Подойти не мог, но увидел, как пальцы дёрнулись.
Пёс — мокрый, запыхавшийся — сидел у носилок, смотрел, ждал.
Я присел рядом.
«Спасибо», — прошептал я, не зная, понимает ли он.
Но он лизнул меня запястье, аккуратно и осознанно. Как будто сказал «не за что».
Экипаж погрузил Мишу в «скорую». Один из них крикнул, в какую больницу повезут. Я был уже в своей машине, пока он договаривал.
В больнице ждать пришлось вечность.
Сообщения сыпались. Я не ответил ни на одно. Просто смотрел на двери.
Наконец, вышла медсестра. «Он в сознании», — сказала. — «Еще заторможенный, но тебя спрашивает».
Когда я зашёл в палату, Миша выглядел хрупким. Катетер в носу. Пикающие мониторы. Он посмотрел на меня, и в глазах плавала вина.
«Я не хотел, чтобы так далеко зашло, — прошептал он. — Думал, просто… поплаваю немного. Мысли разложу по полочкам».
Кивал, хотя знал, что это неправда. Он не умел плавать так далеко. Он это знал. Но не стал его подлавливать.
«Ты меня до смерти напугал, Миш», — сказал я тихо.
Он моргнул. «Этот пёс… он меня спас».
«Ага, — подтвердил я. — Спас, и еще как».
Следующие дни слились в туман. Миша лежал под наблюдением. Я почти не отходил от него. Наша мама прилетела из Новосибирска. Сказали ей, что это несчастный случай на рыбалке у реки.
Миша не спорил. Он почти не говорил.
Потом, через три дня, я снова увидел того пса.
Вышел кофе взять — а он тут, привязанный к столбу возле фургончика новостников. Та же черно-белая шерсть. Тот же яркий жилет. Но теперь он выглядел… беспокойным. Будто не хотел ждать.
Его проводница вышла через пару минут. Высокая женщина с короткой седой стрижкой и нашивкой на куртке «Кинологическая служба МЧС». Держала стаканчик кофе, улыбнулась, увидев мой взгляд.
«Вы видели спасение?» — спросила.
Киваю. «Это мой брат».
Выражение её лица смягчилось. «Ему очень повезло. Очень».
«Как зовут пса?» — спросил я, показывая.
«Громила», — ответила она. — «Со мной уже шесть лет. Семнадцать спасений на счету».
«Он потрясающий».
Она почесала его за ухом. «Он больше, чем потрясающий. Упрямый. Преданный. И почему-то всегда чувствует, кого надо спасать».
Я присел и протянул руку. Громила обнюхал её и завилял хвостом.
«Вчера он от больничной двери не хотел отходить, — добавила она. — Пришлось
А потом Матвей взял поводок, и соколенок Рыцарь потрусил рядом, его верный хвост мерно покачивался навстречу ясному дню, как живой метроном их новой жизни – в которой даже самые темные тучи рассеиваются, когда рядом есть тот, кто верит в тебя до самой последней волны.
